Роман Тименчик - Что вдруг

Свое отношение к октябрьскому перевороту Пяст высказал в стихах, опубликованных уже 31 октября 1917 года в газете «Воля народа»:

Зимний дворец (Ночь на 26 октября)

Акции большевистской власти Пяст резко не приемлет. Настроенный просоюзнически, он озаглавливает свой стихотворный отклик на вести о сепаратных переговорах с немцами евангельскими словами об Иуде – «Шед удавися» (пошел и удавился):

И, записной космополит, противопоставляет т. н. пролетарскому интернационализму чувство всеевропейской культурной солидарности в стихотворении о Китеже (начиная подсоветскую традицию этого символа, которой потом отдали дань и Ахматова, и Клюев):

И в ряде других стихотворений Пяст отдается поэтике прямой инвективы, – например, в памфлете на однокашника по Петербургскому университету Н.В. Крыленко, прочитанном в глаза наркому А.В. Луначарскому, которого Пяст помнил еще в косоворотке на «средах» Вяч. Иванова:

Неудивительно, что Пяст, как известно, прервал отношения с Блоком после обнародования поэмы «Двенадцать», сделав это публично, через газету: «В понедельник 13 мая общество «Арзамас» объявило «Вечер петроградских поэтов», в числе участников которого значусь и я. Вынужден заявить, что согласия на помещение моего имени я не давал и выступать на вечере с такою программою и с Рюриком Ивневым и Александром Блоком не считаю возможным» 61.

Войдя в оппозицию к новому строю, Пяст стал как никогда предаваться культурной работе – в частности, журналистике и переводам. В 1919 году он начинает пристально заниматься теорией декламации и соответствующей педагогической практикой в Институте живого слова 62. Противопоставляя «свиному рылу декламации» (О.Мандельштам) собственно поэтический подход к звучащему стиху, он проповедует закон неприкосновенности звуковой формы, предполагающий приблизительную изохронность, то есть равенство во времени произнесения ритмически соответственных стихов (ускорение и замедление допустимы только как исключение, как «музыкально обоснованный» прием), соблюдение ритмических, а не словарных ударений, равенство пауз, тактичное подчеркивание звуковых повторов 63. Но, человек предвоенной культуры, «закоренелый символист», как называл его С. Городецкий 64, Пяст иногда воспроизводил лозунги, выглядевшие довольно наивно в контексте народившейся новой литературной науки. Естественно, что они вызывали критику, например, Б.М.Эйхенбаума:

«Он говорит о каком-то «содержании» и об «отвлеченной (?), посредствующей (?) форме». Потом он говорит еще о том, что слово – синтез всех искусств и что «при восприятии словесных произведений воображения ум (?) должен работать особенно интенсивно». Этими туманными намеками открываются пути ко всем изношенным банальностям, с которыми В.Пяст сам хочет бороться. Если есть форма посредствующая и содержание, то да здравствует психологическая декламация! Если слово – синтез искусств (скучная и бесплодная метафора!), то да здравствует она же, заботящаяся о том, чтобы слушатель «видел» каждое слово, чтобы он слышал в звуках шум моря, пение птиц и т. д. <���…> Предоставьте слову его место – не играйте метафорами! В Пясте говорят традиции символизма – нам их не надо. Никакой живописи или скульптуры, никакой архитектуры (!), никакой музыки и никакой пантомимы в словесном искусстве нет, а есть законы общие всему искусству как таковому, и есть свои, специальные, отличающие его от всех других искусств» 65.

Что касается поэтического творчества Пяста, то его несозвучность наступившей эпохе была самоочевидна. Вот характерный отчет о его творческом вечере:

Из своих произведений он читал отрывки из поэмы «Грозою дышащий июль ». Какого бы, вы думали, года этот июль? Наверное, 1917, 1918 или 1919 гг. Ничуть не бывало. Поэт Пяст живет не революцией, нет, а вдохновляется июлем 1914 года . Тогда все буржуазные поэты, как один, встали на защиту матушки-России против кровавого Вильгельма. Даже «нежный и единственный» Игорь Северянин хотел «вести на Берлин» своих читателей. Вот одну из таких громоносных поэм и продемонстрировал Вл. Пяст. В этих отрывках вспомнил и убийство эрцерцога австрийского в Сараеве, и переписку Вильгельма с Николаем II, наконец, самого Вильгельма в страшном образе, с «провалившейся грудью» и авиаторов Гарро и Нестерова, отважно протаранивших немецкие цеппелины и т. д. <���…> Из лирических стихов, входящих в неизданную книгу стихов «Львиная пасть», нельзя не упомянуть о стихотворении «Моему сыну», где автор говорит: «Пусть будет тебе неведом малодушный страх пред здешней пустотой. Благослови тебя Господь» и т. д. Мне хотелось бы успокоить поэта, сказав, что его сын наверное не будет знать того страха перед здешней пустотой , каковым наделен он сам 66.