Денис Драгунский - Отнимать и подглядывать

Мыслепреступление – это почти психоаналитический концепт. Нет существенной разницы между «захотел», «подумал» и «сделал». Тайные желания терзают сильнее, чем реальные проступки. Аналитик на кушетке помогает избавиться именно от желаний и воспоминаний о неких грехах прошлого, подчас ложных, если рассматривать их как пресловутые «реальные факты», – но куда как реальных, коли они способны так исковеркать жизнь в настоящем и лишить ее будущего. Кто командует будущим? Правильно! Тот, кто овладел прошлым. Для этого нужна самая малость – верно распорядиться настоящим. Уложить публику на пиаровскую кушетку. О’Брайен, мучитель Уинстона Смита, – это и следователь, и воспитатель, и аналитик, и политтехнолог. Он открывает своему подопечному самую главную тайну, которую знают все, но страшатся сознаться. «Почему мы, члены внутренней партии, так стремимся к власти, так держимся за власть?» – спрашивает О’Брайен. «Ради нас, слабых и несмышленых простых людей, ради блага народа», – отвечает Уинстон Смит. И получает удар током. Неправильно. Власть нужна ради власти. В самой власти ее смысл и цель, в древнем желании доминировать. Рациональность состоит в том, чтобы поймать иррациональное и умело отдаться ему. Получив удовольствие и некоторый заработок.

«Незнание – сила». Но это отнюдь не парафраз знаменитой максимы Фрэнсиса Бэкона, которая стала советским журнальным брэндом. Бэкон писал: “Knowledge itself is power”. Или по-латыни: “Ipsa scientia potentia est”. Что в переводе значит: «Само по себе знание есть власть». Ай да Бэкон, просто чистый Мишель Фуко с опережением на 400 лет! Но нет. Оруэлл пишет: “Ignorance is strength”. Невежество – это мощь. Здесь вспоминаются слова Эрнста Юнгера, написанные в 1920-х: нужно много неграмотных и решительных людей.

Но неграмотные решительные люди, как выяснилось чуть позже, в наше грамотное время сами собой не родятся. С неба не падают. Их надо специально воспитывать. Учить говорить на новоязе: чем меньше слов, тем проще мысли. Зачем слово «сытость», когда гораздо логичнее и понятнее «неголод»?

Само общество, если вчитаться в Оруэлла, есть грандиозная метафора сознания. Внутренняя партия, внешняя партия и пролы – это же «Сверх-Я», «Я» и «Оно». Никто не знает, как живут внутренние партийцы, то есть элита Океании. Кто они, откуда берутся, каким законам подчиняются. Они и есть жесткое карающее «Сверх-Я», инстанция нормы, чаще всего неосознаваемая в этой своей функции и уж точно непонятная в своем устройстве. Далее идет покорное ему «Я», то есть сознательное как таковое, члены внешней партии, люди образованные и даже отчасти склонные к размышлению, профессионалы, руководители среднего звена. И наконец, пролетарии, темный народ, социальное «Оно». Здесь нет моральных запретов и норм поведения. Секс, запрещенный в верхних слоях, бурлит в каждом переулке трущоб бессознательного. Убийства? Полиция туда не ходит. Образование? Все равно никто ничего не запомнит. Санитария и гигиена? Да помилуйте, они плодятся как кролики.

Но Старший Брат думает и о них. По-доброму так думает, с улыбкой.

«1984» – роман о политических технологиях. О логике познания. Об историзме мышления. Вообще это философский роман-трактат – чего стоит одна концепция «коллективистского солипсизма»: это не только пропагандистский прием, не только результат умелого промывания мозгов, это важнейшая эпистемологическая проблема (прорывная книга Флека «Возникновение и развитие научного факта» (1935), в общем-то, о том же).

И еще это роман о любви и памяти, конечно же.

О слабом человеке, который был настолько беспомощен, что создал себе сильное общество. Которое его убивает и все никак не может убить. И не сможет, наверное. Разве что году этак в 4891-м.

Кстати говоря, первая массовая публикация романа «1984» на русском языке была 25 лет назад: в номерах 2–4 «Нового мира» за 1989 год.

До этого в СССР роман Оруэлла появился в самом начале 1950-х, в закрытом издании под грифом «для научных библиотек». Кажется, с нумерованными экземплярами. А первый обширный критический пересказ – в том же «Новом мире» уже в 1950-м. Советский агитпроп раньше всех понял, что этот странноватый роман – на самом деле книга своевременная и нужная.

Эти слоги, эти звуки – не заумная поэзия ХХ века. Это Кампанелла. Но не виртуозная скрипичная пьеса Паганини, хотя на первый слух похоже. Это штука куда более серьезная и влиятельная. Брат Томмазо Кампанелла, доминиканец (Domini canis – пёс Господа, как истолковывали название ордена в те времена), родился в южной Италии 5 сентября 1568 года. В 30 лет он был заподозрен в республиканском заговоре и сел на пожизненное. Но просидел всего только 27 лет, поскольку был помилован новым папой и вышел на свободу в 1626 году. От греха он уехал в Париж, под крылышко кардинала Ришелье, где и умер в 1639 году, в последнем своем стихотворении приветствуя рождение младенца Луи-Дьедонне де Бурбона, будущего Людовика XIV. Который, что интересно, родился тоже 5 сентября, но уже 1638 года. Еще более занятно то, что означенный Людовик получил прозвание Король-Солнце. Это странным образом рифмуется с названием самого главного труда Кампанеллы, написанного в тюрьме, – «Город Солнца». Вымышленное братом Томмазо государство – республика, разумеется. Но во главе стоит некий правитель, имя которому О. Что на языке жителей этого города и означает «Солнце», то есть высшая степень человеческих добродетелей и совершенств. Подчеркну, что это не имя собственное, а ранг, своего рода звание, которое и позволяет занять указанный пост.

То есть сразу кое-что становится чуть яснее. Город Солнца так назван не потому, что там всегда ясная погода, и не в каком-то образном смысле (что, мол, освещает путь всем прочим странам и народам) – а по простой причине. Город, управляемый человеком в ранге Солнца. Ну, как если бы столицу СССР назвали бы Генеральносекретарск. Или всю советскую страну назвали бы Цекакапеесесия (коллективное руководство, надо понимать!).

Книгу эту брат Томмазо написал в 1602 году, сам перевел на латынь в 1613-м и издал в 1623 году, продолжая отсиживать срок, – это я к вопросу о жестокости папских тюрем и беспощадности инквизиции. Но книга была сочинена, третий раз повторяю, в тюрьме, и поэтому тема надзора и наблюдения проходит красной, как говорится, нитью. Начнем с того, что сам Город Солнца построен таким образом, что его легко обозреть. Улицы – это своего рода галереи, куда выходят двери жилых покоев. Идея «паноптикума» – то есть строения, специально сделанного для удобства наблюдения за жителями, – придет позже, с развитием массовой школы и фабричной занятости. Но слово «наблюдать» (а также «доносить») лезет в глаза с каждой страницы. Старшие наблюдают за младшими, учителя – за учениками, сограждане (естественно, называемые братьями) – друг за другом. Инвалиды, которые не могут трудиться, должны наблюдать и сообщать о своих наблюдениях. Тем более что у глухих особо острое зрение, а у слепых – особо тонкий слух.