В Баранов - А Н Толстой (Жизненный путь и творческие искания)

Стремясь приблизить к настоящему "голубые города" будущего, отдавая этому немало сил, Буженинов и Зотова (при всем индивидуальном отличии их друг от друга) так и не находят себя в настоящем. Настоящее оказывалось слишком сложным, пестрым, многосоставным. Прошлое было куда определеннее ("мы" и "они"). И вот герои невольно стремятся уже не столько внести в сегодня будущее, сколько прошлое, с его героикой, безоглядностью романтического порыва... Героика и теперь была нужна, но - иная. Буженинов и Зотова не осознавали этого, отсюда - обостренная драматичность восприятия ими противоречий нэпа, фронтовая жесткость поведения в обстоятельствах, требовавших гибкости. В этом истоки трагического финала их судеб. Революционность героев, вызывавших поначалу искреннее расположение читателя, в мирные годы оборачивается в конечном счете той ее разновидностью, которую Ленин называл революционностью мелкобуржуазной.

5

Работа над повестями "Голубые города" и "Гадюка" протекала в атмосфере напряженного труда писателя над монументальной эпопеей о судьбах Родины в годы революции - трилогией "Хождение по мукам". Трудно в советской литературе назвать другое произведение, которое имело бы столь сложную творческую историю. Начал А. Толстой первый роман, который назывался в ранней редакции "Хождение по мукам", в 1919 году, во Франции, когда не мог еще разобраться в характере развернувшихся событий, роли тех или иных политических сил в них. Кончил - перед Отечественной войной писателем, завоевавшим общенародное признание, академиком, депутатом Верховного Совета СССР. Между этими событиями - дистанция воистину огромного размера.

Некоторые произведения, созданные в 1917 - 1918 годах, в первую очередь о судьбе интеллигенции ("Рассказ проезжего человека", "Милосердия!", "Человек в пенсне" и др.), оказались и своего рода этюдами для большого произведения. Внимательный читатель без особого труда найдет в них отдельные штрихи будущих образов Смоковникова, Бессонова, Рощина. Ясно, однако, и другое: роман требовал совсем иной масштабности, иных идейно-эстетических измерений.

Следует должным образом оценить творческую смелость писателя: немногие в самый разгар гражданской войны решались приняться за роман. Именно этот жанр, как известно, требует наибольшей концептуальности, синтетического охвата жизни.

Довольно долгое время было принято полагать, что начинается трилогия с романа семейного, повествующего о частных судьбах основных героев сестер Даши и Кати, Телегина и Рощина, а общественные события (мировая война, Февральская революция) служат для этого лишь фоном. Считалось, далее, что эпическое начало нарастает по мере развития событий во второй (1927) и третьей (1941) книгах. Даже беглого обращения к первоначальному тексту "Сестер" достаточно, чтобы убедиться, что это не совсем так.

Роман насыщен сценами, где герои ведут страстный диспут - не о себе и своем месте в жизни - а о таких кардинальных категориях, как личность и общество, свобода и историческая необходимость... Особенно много дискутируют герои об антиномии свободы и равенства и диалектических противоречиях между ними. Все это придавало "Сестрам" черты романа социально-философского, в известной мере публицистического, однако никоим образом не позволяло квалифицировать его как семейный. Но почему же все-таки в последующих редакциях автор снял многие из этих рассуждений, устранил из романа отдельные образы, многое уточнил?

Советским ученым предстоит еще немало поработать над тем, чтобы со всей полнотой и научной обстоятельностью проанализировать движение творческой мысли писателя от книги к книге. Но в общих чертах многое ясно уже сейчас.

Среди причин, влиявших на эволюцию замысла, следует назвать две, которые можно разделить лишь условно: это, если можно так выразиться, мировоззренчески-политическая и внутренне-эстетическая причины.

Стремительно нараставшие изменения во взглядах на действительность (вспомним события весны 1922 года) заставили А. Толстого критически отнестись ко многим моментам журнальной редакции. Теперь образы некоторых революционеров и их рассуждения начинали выглядеть как шарж. А. Толстой понял, что нет оснований принимать за истину широковещательные заявления пролеткультовских адептов казарменного коммунизма, сводивших к нулю роль личности в обществе. Подлинные позиции большевиков-ленинцев были совсем иными. Пролеткультовщина же, как ранний вариант социально-культурного экстремизма, приносила неисчислимый вред строительству нового общества. Этим объясняется та непримиримая критика, которой подвергал пролеткультовщину В. И. Ленин.

Первая, мировоззренческая, причина обусловила действие второй, творчески-эстетической. Отказ от прямого обращения к социально-политической проблематике при переработке романа готовил основу для усиления эпического начала в двух последующих частях и тем самым в трилогии в целом (первый роман оказался не то чтобы камерным, семейным: он выглядел теперь "слишком эпично" с точки зрения уточнявшегося общего замысла).

Если, как уже говорилось, кое-что в первом романе пришлось существенно уточнить, то неизменным сохранился беспощадный критицизм А. Толстого по отношению к прошлому.

Оценивая исходные позиции художника, один из известных советских критиков констатировал: "... все... свидетельствует о том, что перед нами вещь выстраданная, продиктованная гражданской скорбью, тесно связанная с теми испытаниями, которые обрушились на родину ее автора"*.

_______________

* В. П о л о н с к и й. О современной литературе. М.-Л., ГИЗ, 1929, с. 131.

Роман "Сестры" отразил кризис, охвативший все русское общество. Разлагаются нравственные устои, семья, искусство, пресса, рушатся сами основы государственного устройства...

Немалое место в художественной структуре трилогии занимают различные категории представителей старого мира, будь то поэт Бессонов, создатель стихов, размагничивающих волю и сознание человека, или либеральный краснобай Смоковников, любитель порассуждать о нуждах страны и народа и совершенно не понимающий их (кстати, прототипом его послужил А. Ф. Керенский), или доктор Булавин, мечтающий о сильной власти...

Наконец, это и те, кто пытается с оружием в руках защищать прогнившие социальные устои (действующие в написанных позднее романах "Восемнадцатый год" и "Хмурое утро" генералы Деникин, Корнилов, офицеры Теплов и Оноли вплоть до главаря анархиствующей вольницы Махно). И эти герои нарисованы сильной и уверенной рукой, без нарочитого шаржирования, с изображением полной меры той опасности, которую представляли они для революции.

Общая художественная стратегия трилогии начинает раскрываться с первых ее строк. Начало "Сестер" - своего рода социально-философская поэтическая заставка, увертюра о столице империи, городе, в котором с наибольшей силой отражается дух государства. И только после того, как отзвучит увертюра, поднимется занавес и на сцену выйдут герои. И выйдут они не только затем, чтобы взволнованно поделиться с нами трудным опытом своих исканий смысла жизни, настоящей любви, счастья - того, что главным является для каждого. Их коллективный опыт говорит, что счастья, собственно, не ищут; это не клад, который спрятан кем-то и который сможет отыскать тот, кому повезет больше всех. Счастье создают. И не посредством только своих индивидуальных усилий. Счастье личности осуществимо лишь тогда, когда устранены причины несчастья других людей.