Эксперт Эксперт - Эксперт № 40 (2014)

— Митинги 2011-го и 2012 годов породили большую общественную дискуссию о судьбе среднего класса в современной России. В своей книге «Грамматика порядка» вы рассматриваете формирование этого понятия и его влияние. Для меня всегда существовал вопрос, что первично — сам класс или его определение социальными науками, получив которое граждане начинают себя с этим понятием соотносить. Например, пролетариат, по-марксистски определенный, существовал до Маркса, или же он возник как сам себя сознающий в этом смысле класс, только когда Маркс сказал, что пролетариат — это есть то-то и то-то?

— Понятие играет исключительную роль в реальности класса, когда становится регулятором стилей жизни. То есть когда люди поверяют понятием собственные действия: как все рабочие, я не трачу слов попусту; я должен придерживаться стандартов среднего класса, а не оборванцев, и так далее. После знаменитого труда Эдварда Томпсона о том, как был «сделан» рабочий класс в Англии, появился ряд исследований о других социальных группах. А также о роли марксизма в создании пролетариата. Не все они уделяют внимание понятиям как регуляторам классообразования. Хотя именно через понятия производится пересборка социальных свойств и осознание себя обладателями этих свойств одним классом или группой. В случае пролетариата девятнадцатого века это происходит в рабочих кружках, ассоциациях и партиях. В случае среднего класса сегодня это чаще результат чтения пособий и деловой прессы.

Такая роль понятия в реальности групп и общественных процессов имеет парадоксальное основание. Работая с понятием среднего класса, я обнаружил, что нет сущностной грани, которая отделяла бы то, что можно назвать реальностью группы, от того, что принято считать ее иллюзией или фантомом. Политическая работа, выстроенная вокруг ключевых универсалий от «демократии» и «прогресса» до «личности», превращает ряд иллюзий в регулятивы коллективной жизни, и они меняют реальность. Именно это происходит в американском обществе, где маргинальная поначалу политическая фикция на протяжении двадцатого века превращается в тот стандарт, по которому десятки тысяч семей выстраивают свою жизнь. Хорошо известна теорема Томаса—Мертона о самосбывающихся пророчествах. Однако ее действие обычно ограничивается индивидуальным поведением и используется при объяснении отдельных случаев массовых паник, поворотов биографии и тому подобного. Историческая социология понятий открывает совершенно новое, системное измерение.

Если понятие производит реальность в ходе политической работы, неизбежен вопрос о характере последней. В России до сих пор кипят споры о критериях и самом существовании среднего класса. Существует он «реально» или нет? В книге я подробно анализирую попытки его материализации. В 1990-е эту иллюзию будущего разделяет узкая группа публицистов и политологов, с конца 1990-х эстафету принимают социологи. Однако решающую роль в том, что «средний класс» из сугубо интеллектуальной фикции превращается в регулятив социальной жизни, играют публикации СМИ с 1998 года. И одна из ведущих скрипок принадлежит вашему журналу, с маркетологическим проектом о среднем классе. Масштаб реализации иллюзии не сопоставим с американской, о чем говорит и упомянутое мною исследование митингов. Но в итоге работы с аудиторией часть ваших читателей принимает самоопределение «средний класс», в первую очередь потребительские ориентации, как регулятив собственной жизни.

— Понятие «средний класс» применительно к России родилось у наших социологов естественным образом, потому что нужно было определиться с той социальной структурой, которая возникала на развалинах советского общества, или это было приспособление к теории, которая стала побеждать, которая шла с Запада? Попросту говоря, на ваш взгляд, это был научный или идеологический подход?

— К 1991–1993 годам относится первая волна академических публикаций о будущем среднем классе в России, где ему традиционно приписывается образование, экономическое благополучие и центристские демократические ценности. А также одно фундаментальное свойство, совершенно маргинальное в современных европейских или американских публикациях: функция социального стабилизатора. То есть грядущий средний класс призван удерживать общество от столкновений и распада. Подобная адаптация заемного понятия продиктована специфическими обстоятельствами: страхом перед гражданской войной и просоветским путчем. В этом смысле саму иллюзию желательного будущего, которая находит выражение в среднем классе, вызывают к жизни политические мотивы.

Позже средний класс снова востребован в контексте «стабильности». Причем поначалу стабильность понимается в смысле предсказуемости российских рынков и международного политического партнерства с Россией. С конца 1990-х тему среднего класса в академический сектор привносят фонды Сороса, Макартуров, Эберта и ряд других. Собственно, первые эмпирические исследования российского среднего класса датируются концом 1990-х.

Интерес к возможностям среднего класса в России прослеживается в установочном Соглашении о партнерстве и сотрудничестве между Европой и Россией, которое ратифицировано в 1997 году. Одна из заявленных в нем приоритетных задач — развитие среднего класса как «прочной основы для демократии». В своей книге я прослеживаю происхождение связки между средним классом и демократией из теорий политической модернизации 1960-х, а также из более ранних источников. Вся эта история показывает, что в понятии среднего класса научное неотделимо от политического. В 1990-е оно становится удачной точкой схождения политических интересов российского правительства реформ и материализующегося Европейского Союза.

В следующем такте этой симфонии, с конца 1990-х, социологи обращаются к правительству, призывая формировать средний класс экономически и социально. В ряд критериев вписывается уже совершенно неевропейский признак: адаптированность к рыночным реформам. При этом прямой адресации к публике, которая могла бы олицетворять средний класс, по-прежнему нет. Наиболее заметная попытка такого проектного обращения принадлежит деловой прессе, которая, по сути, создает у своих читателей интерес к теме. В публикациях «Эксперта» журналисты и маркетологи объясняют людям, ищущим свое социальное место, что и как им нужно потреблять, чтобы это место занять.

Что поражает, когда я анализирую весь корпус высказываний с начала 1990-х? То, что российский средний класс в принципе не мыслится в качестве самостоятельной политической силы. У него не должно быть институтов политического представительства. Он не может самостоятельно определяться в отношении к государству и реформам. Средний класс — это просто группа поддержки реформ, которая получила от них свою выгоду. Социолог Татьяна Заславская придала этому тезису доктринальный вид, объявив, что элиты выступают волей общества, а средний класс — ее исполнителем. И здесь мы возвращаемся к вопросу о специфике российской версии понятия. Политическая фикция среднего класса мало пригодна в качестве практического регулятива. Она с самого начала спроектирована с такими ограничениями и оговорками, чтобы не сделать средний класс «классом для себя», то есть автономной действующей силой. При всей проблематичности исходного понятия, его российская версия — это воплощение компромисса, ограниченного потреблением и лишенного проекта.