Владимир Бушин - Пятая колонна

Но когда гений свою роль выполнил да при этом сказал что-то сочувственное о родине, некоторые из борзописцев вдруг призадумались: «А не антисемит ли он? Ведь еще образ Цезаря Марковича в «Одном дне» представлен без должного обожания…». А портретики в «ГУЛаге» его руководителей: Ягода, Френкель, Сольц, Берман… К чему бы это? Сейчас по распоряжению президента, сделав из трехтомной телемахиды компактный учебник для школьников, вдова гения все эти прелестные портретики убрала. А почему в «Круге первом» совсем не героем изображен еврей Рубин, прообразом коего автор избрал опять же еврея Копелева? Странно… Сомнительно… Подозрительно… Нет, нет, тут явно попахивает…

У нас почему-то всегда стесняются анализировать событие с национальной точки зрения. Даже пустили в ход ловкую придумку, например, о преступности: «Преступность национальности не имеет». Она не должна иметь ее перед законом, но у нас и тут имеет. Многочисленные факты вопиют: чеченцы убили несколько русских мальчишек. А нам твердят: это инопланетяне убили. И отпускают прямо из зала суда или даже из отделения полиции. Только после многолетних раздумий Путин решился, наконец, убрать с должности министра МВД, которое несет главную ответственность за борьбу против преступности, инопланетянина Рашида Нургалиева.

А Маркс и Плеханов, Ленин и Сталин не только не избегали национального аспекта явлений, но порой считали его совершено необходимым. Так, Ленин в статье «Как чуть не погасла „Искра“», рассказал, что в августе 1900 года на совещании в Швейцарии при обсуждении вопроса о создании партии «по вопросу отношения к Еврейскому союзу (Бунду) Г.В. Плеханов проявляет феноменальную нетерпимость, объявляя его прямо не социал-демократической организацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующей русских, говоря, что наша цель — вышибить этот Бунд из партии, что евреи сплошь шовинисты и националисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя «в пленение колену гадову» и пр. Никакие наши возражения против этих неприличных речей ни к чему не привели, и Г.В. остался всецело на своем, говоря, что у нас просто недостает знания еврейства, жизненного опыта и ведения дел с евреями» (ПСС, т. 1, с. 311).

А женат он был, между прочим, на Розалии Марковне Богард (1856–1949), бывшей ему искренним и преданным другом.

Разумеется, с Плехановым, несмотря на его огромный авторитет, можно было не соглашаться, спорить, что Ленин, как видим, тогда и сделал, но важно, что они не стеснялись об этом говорить, спорили. Правда, Ленин по достижении тогдашнего возраста Плеханова и сам сильно вознегодовал против «бундовской сволочи» и «еврейских марксистов, которые скоро на нас верхом будут ездить». А Сталин, проанализировав национальный состав съезда РСДРП, с горечью констатировал: большевики — в основном русские, меньшевики — в основном евреи. Надо это знать? Конечно. Национальность — не выдумка мракобесов.

Но вернемся к нашим феноменальным баранам. В 2000–2001 годы появился двухтомник Солженицына о русско-еврейских отношениях «Двести лет вместе». Казалось бы, само заглавие преисполнено доброжелательства: вот, мол, сколько прожито бок о бок! Ну да, были трения, взаимные обиды, но нельзя же все это вечно помнить, давайте и дальше нога в ногу, ноздря к ноздре шагать в прекрасное завтра. Разве не так?

А вскоре вышла отдельным изданием работа Валентина Оскоцкого «Еврейский вопрос» по Солженицыну» (2004). Автор — еврей, в прошлом — любимец «Правды», потом — беглый марксист. По нынешним временам только таким и можно верить, тем более работа предсмертная. Так вот он, пересказав разные оценки, в конце концов как бронзой по мрамору вывел: «Настаиваю категорически: на пятистах страницах плотного книжного текста я не нашел ни единого прямого повода заподозрить писателя в антисемитских пристрастиях» (с. 6). Даже заподозрить! Хотя бы в пристрастиях! Правда, тут одна ошибочка: в двухтомнике не 500 страниц, а 1050. Тем убедительней ошибка Оскоцкого: на тысяче с лишним страницах не поймал ни одной антисемитской блохи… Я его хорошо знал: большого ума человек. Был парторгом в журнале «Дружба народов», где тогда и я работал, и оказался главным вышибалой меня из редакции.

Мало того, его сочинение вышло под эгидой Московского бюро по правам человека. А директор этого Бюро — Александр Брод, члены совета — Леонид Жуховицкий, Александр Рекемчук — кто тут русский? Разве они напечатали бы неправду, невыгодную себе!

Но у Сарнова ушки на макушке, он самый чутконосый критик современности. Бенедикт не верит ни своим соплеменникам, ни друзьям.

Тут надо осветить эту фигуру поярче. Первое, что бросается в глаза при чтении сочинений Сарнова, это его необычайная то ли чувствительность, то ли истеричность, то ли просто трусость. Ну смотрите: «Это сообщение как гром среди ясного неба вызвало у меня ужас»… «все мое существо сковал страх»… «прочитав письмо, я был потрясен»… «я был поражен»… «ужас не покидал меня долгие дни»… «мой страх перед неизвестностью»… «меня одолевали кошмарные предчувствия»… «новая волна страха окатила меня»… «я просто ошалел»… «На мое плечо легла чья-то рука. Каталептическая скованность охватила меня»… «сердце ухнуло куда-то вниз»… «руки у меня тряслись, губы дрожали, голос прерывался»… «это поразило меня в самое сердце»… «я висел в воздухе»…

И вот при всем этом, в ошалелом состоянии витая в воздухе, критик всю жизнь одержим буйными страстями. Их три. Первая большая страсть — патологическая любовь к писчей бумаге. Честно признается: «Я с детства питал какую-то странную необъяснимую любовь к тетрадям, блокнотам, записным книжкам — вообще к бумаге». Думаю, что никакой загадки тут нет. Просто уже тогда в детской подкорке жила мечта писать и писать, печататься и печататься. Так что, точнее сказать, тут не любовь к бумаге, а страсть к ее поглощению своими письменами.

В советское время эта страсть удовлетворялась слабовато, выходили у Сарнова книги нечасто и были страниц по 200–300, ну от силы 350. Зато уж ныне, когда нет никакого контроля и цензуры, он развернулся! Вот книжечка «Скуки не было» — 700 страниц (41 печатный лист), и это только первая часть воспоминаний, вторую я не видел. Да уж наверняка не меньше. Затем одна за другой выскочили фолиантики в 600 страниц (38 п. л.), в 830 с. (43 п. л), 830 с. (43 п. л), 1000 с. (52 п. л.), 1200 с. (62 п. л)… И все каким форматом! И вот «Феномен Солженицына». Мне дала ее посмотреть соседка по даче. Это 845 страниц. Правда, на 3/4 или даже 4/5 она, как и другие его книги, состоит из чужих текстов — от Льва Толстого до Валерии Новодворской. Иногда интересно. Но это не важно, главное, бумажная страсть удовлетворена полностью!