Газета Завтра Газета - Газета Завтра 513 (38 2003)

А те, кто просто утонул, просто сгорел, просто вмёрз в пол собственной квартиры, — они не гении никакие. Так, электоральная шелупонь.

Взять того же Илью Ивановича. Послевоенный сирота, воспитывавшийся в детдоме, по окончании ФЗУ всю жизнь проработал на оборонном заводе, ушёл на пенсию с должности мастера, имея в трудовой книжке единственную запись о приёме на работу и множество о наградах и поощрениях. Пенсия в 132 рубля, машина "Москвич", загородный участок с уютным домиком позволяли рассчитывать на спокойную благополучную старость.

Но известные события в стране скорректировали планы пенсионера. 25 тысяч рублей на семейной книжке приказали умереть. Но ни Илья Иванович, ни его жена этому приказу не подчинились и продолжали жить, превратившись в одночасье из зажиточного советского класса в нищий российский класс.

Известие о потере трудовых, по копеечке собранных сбережений, здоровья пенсионной паре не прибавило. Илья Иванович, проживший долгую жизнь, умудрённый не только ею, но и многими знаниями, почерпнутыми из книг по истории, экономике, философии, которых было немало и в домашней библиотеке, и в заводской, активным читателям которой являлся, прекрасно понимал, что если к власти в стране пришли люди, начавшие с грабежа народа, отобравшие у него гробовые, то ни о каком здоровье обобранных они заботиться не будут. А даже наоборот, постараются побыстрее избавиться от свидетелей и жертв своего преступления. В первую очередь — от жертв, поскольку они в качестве истцов всегда опаснее и несговорчивее, чем свидетель преступления. И Илья Иванович понимал, что печься о собственном здоровье им с женой придётся исключительно самим. И был уверен, что их, жертв, будут сживать со света всеми доступными в "цивилизованном" обществе средствами. Илья Иванович знал, что некоторые из безвременно ушедших знакомых оказались в мире ином именно по причине потери сбережений, с которыми были связаны планы и надежды. Но любые разговоры или намёки на это обстоятельство встречало презрительную гримасу обворовавших демократов, никаких трудовых сбережений не имевших по причине отсутствия в их жизни даже намёка на труд, зачастую имевших целые состояния спекулятивно-фарцовочного характера, которые они весьма удачно сумели увести из-под удара обесценивания. Как, мол, недостойно высокого звания человека принятие близко к сердцу потерю каких-то презренных денег! Разве они — главное в жизни?!

Илья Иванович уже тогда знал, а время цинично продемонстрировало это неведавшим, что такие вот с гримасами презрения на лице превратят жизнь в скотство, когда деньги действительно будут решать всё и станут главным мерилом, объектом и субъектом, без чего невозможны ни учеба, ни лечение, ни питание, ни обогрев, равный жизни стариков, инвалидов, детей.

Илье Ивановичу всё это было совершенно очевидно с самого начала перестройки, когда никому не объяснили, что собираются перестраивать, куда ускоряться и о чём по-новому мыслить Практик, труженик, отвечавший за каждый ввинченный шуруп, он знал, что если человек не говорит конкретно, что, когда, как, с какой целью, а растекается одними и теми же убогими невнятными мыслишками, пряча за словесной завесой отсутствие идеи и плана её реализации, то идеи и плана нет вовсе. Или есть, но совсем иные. Ему было удивительно, как этого не понимают остальные. Свои тревоги и опасения Илья Иванович, всегда выражавшийся прямо и точно, высказывал открыто, но это ретивые сторонники нового мышления относили на счёт его активного партийного прошлого — Илья Иванович много лет был секретарём парторганизации цеха. Должность эта для неосвобождённого человека — мало сказать хлопотная. Жена ему, приходившему домой заполночь, проводившему на заводе выходные, не раз грозила разводом. И вот Илья Иванович был в этом ещё и обвинён! И кем? Цеховым бездельником, балоболом, инженером по технике безопасности, слёзно когда-то умолявшим партсекретаря принять в партию, что нужно было Эдьке для карьеры и загранпоездок. И вот давший рекомендацию тогдашнему страстному партсоискателю, получавший за него не раз нагоняи, Илья Иванович услышал в свой адрес гневную тираду от прозревшего и разглядевшего коммунистические ужасы, предложившего тем, кто выступает против акционирования предприятия, а это был Илья Иванович, акции, полагающиеся и пенсионерам, не выдавать.

Илья Иванович, убеждённый, что начавшие с грабежа будут под тем или иным предлогом грабить и впредь, растолковывал людям то, что сам понимал скорее по наитию. Но почти безуспешно.

Став акционером оборонного предприятия, перешедшего, образно говоря, на выпуск спичек, Илья Иванович, решив съездить в заводской санаторий на берегу моря, вдруг узнал, что здравницы, во всем мире приносящие немалые прибыли, были балластом на шее предприятия, от которого его любезно избавил, рассчитавшись одним ваучером, ни дня на заводе не работавший господин с труднопроизносимым именем. Сам господин имя Ильи Ивановича тоже, впрочем, произносил с трудом… Этот самый не без труда говорящий на русском господин оказался финансовым гением, выказал чудеса менеджмента, и санаторий, лежавший бременем на заводе, сделался столь прибыльным, что его новый хозяин, недавно ходивший в кепке-аэродром, теперь носил "Армани", ездил на "мерседесе", скупал заводские цеха под автомастерские, склады продуктов и водочное производство.

Обратившись в заводскую поликлинику, где всегда работали прекрасные специалисты, учитывавшие специфику получаемых на предприятии заболеваний, Илья Иванович узнал, что поликлиника тоже больше не заводская, его не обслуживает, он должен обратиться по месту жительства, где нужных ему специалистов не было никогда.

Вскоре хитрыми манипуляциями завод был переименован, переоформлен, перепродан, в результате чего Илья Иванович стал держателем акций, достоинство которых стало равно нулю. Завод стоял на месте, что-то производил, но это уже не тот завод, а "тот" ничего не производит, поэтому и выплат по акциям — никаких.

Илья Иванович воспитал хороших детей, и они стали бы ему в это трудное время опорой. Если бы сами имели хоть какую-то опору под ногами. Дочь-педагог, выйдя замуж за военного, ездила с ним по гарнизонам. В Германию они попали как раз накануне шабаша лучшего немца и были торжественно, под оркестр, выведены в чистое поле. Муж вынужден был уволиться из армии, успел устроиться на предприятие, которое дало комнату в общежитии, где семья из 4 человек живёт до сих пор.

Распределённый после института в Азербайджан сын-инженер был изгнан гордым свободолюбивым народом, поселился с семьёй у тёщи в маленьком городке, где вообще не осталось работающих предприятий. Перебраться к родителям не может из-за парализованной тёщи, оставлять которую нельзя, а перевозить некуда.