Павел Анненков - Парижские письма

Я, однакож, ничего не сказал вам о новом балете… Извините! Дело вот в чем: средневековый художник произвел статую прелести необычайной, в которую, разумеется, тотчас же и влюбился. Вероятно, художник этот, по прозванию Манаи, составлял в свое время исключение, потому что статуя его (г-жа Черито) нимало не вытянута, не перегнулась набок в насильственной грациозности и нисколько не имеет задумчивого вида. Раз влюбившись, художник не крадет оживотворяющий огонь, как Прометей, а смиренно идет просить луча жизни для своего произведения у Белфегора, духа огня и шефа саламандров. Тут, как следует, тотчас же является условие. Довольно хриплый голос за сценой возвещает плохими стихами, что оживленной статуе будет позволено влюблять весь мир в себя, но что у нее отнимается эфемерное существование ее тотчас же, как она вздумает дать реванш и сама полюбит. Об остальном вы уже догадываетесь. Появляется великолепная декорация, изображающая Севилью с романскими ее башнями, тяжелыми воротами и мостом через реку, который вскоре покрывается пестрою толпой народа, выходящего из города, и представляет, действительно, прекрасный живописный эффект. Декорация принадлежит г. Камбону {277}, который вместе с Филастром {278}произвел уже множество весьма удачных диорамических картин для разных театров. Начинаются земные похождения статуи: она беспрестанно танцует, веселится и дразнит влюбленных, которых число растет неимоверно. Всё и все влюбляются; это почти как где-нибудь на водах. Между пораженными находится также какой-то мавританский князь, к которому статуя уже начинает чувствовать некоторую наклонность. Во втором акте князь этот завоевывает Гренаду посредством пяти человек, пробегающих через сцену, и предлагает руку и корону статуе, которая после небольшой внутренней борьбы принимает ее… Раздается гром, и статуя лишается жизни, обращаясь по-прежнему в мраморную фигуру. Из всего этого можно вывести весьма спасительную мораль, именно: женщины мраморной породы должны выдерживать до конца свой характер и не поддаваться искушениям. Черито во все продолжение балета была увлекательна: смелость ее танцев, переходы от скромного выражения к страстному увлечению и упоению, которому, кажется, она сама предается при исполнении своих па, все это сообщает ей особенный, самобытный характер. Этим приятным воспоминанием, которое и хронологически было последнее, заключаю мое письмо… Благоденствуйте!

Париж, 24 октября н. с.

Théâtre Français; «Les Aristocraties», комедия г. Этьеня Араго. – «Клеопатра», трагедия г-жи Жирарден. – Брошюра г. Капфига «La présidence de M. Guizot». – О самоубийстве г. Брессона и помешательстве графа Мортье. – Несколько слов о герцогине Пралень. – Патология брака, соч. г. Каза-Мажор (Casa-Major). – Освобождение г-жи Люзи из тюрьмы. – Обеды в пользу парламентской реформы. – Ниневийский музей.

С приближением зимы, господа, все, что думалось и затевалось разными головами в продолжение лета, начинает мало-помалу выходить наружу. Каждая неделя обозначается новым явлением, и вскоре все эти дети летних прогулок по Пиринеям и Италии, уединенных мечтаний в окрестностях Парижа и глубоких соображений в его собственных садах пойдут тесною, неразрывною толпой. Таково всегда здесь приближение зимнего сезона: видно, как все торопятся поскорее выкупить вексель, данный публике на собственную производительность, как всякий суетится захватить местечко повиднее в общей арене и как отовсюду бросают ярлыки с именами в народ: авось примется и расцветет известностью, славой, богатством. Эта игра, возобновляющаяся каждую зиму, имеет свою прелесть, а иногда – чего не бывает на свете! – и свою трагическую сторону.

Королевский театр (Théâtre Français) приступил к исполнению великолепных своих обещаний постановкою комедии г. Этьеня Араго {279}«Les Aristocraties», в 5 действиях и стихах. Она имела самый полный и блестящий успех. Когда пьеса имеет полный и блестящий успех, о ней позволяется говорить что угодно. Я видел в Италии поселян, преспокойно опочивающих на ступенях самых великолепных монументов ее, и монументы нисколько не оскорблялись. Почему же всякому не дозволить того, что позволено итальянским поселянам?

Г. Араго принадлежит к числу сотрудников журнала «La Réforme» и часто занимается в этом журнале рецензией театральных пьес. Замечено, что рецензент, который вздумает приступить к чистому созиданию, появляется, как Каин, с печатью своего греха на челе; он делается резонер. Вероятно, это устроено так для утешения плохих авторов. Повести г. Филарета Шаля, романы г. Сент-Бева, симфонии Берлиоза, комедии г. Леона Гозлана {280}, фарсы г. Теофиля Готье, трагедии г-жи Эмиль Жирарден {281}всегда были хорошо обдуманы, так же хорошо, как любой план сражения, но самого сражения авторы почти никогда не выигрывали.

Исключение остается только за г. Берлиозом. Несчастие носить в гражданском быту звание рецензента, по моему мнению, много повредило и г. Араго. Содержание комедии можно рассказать в немногих словах. Банкир-миллионер Вердье, мучимый честолюбием, доискивается депутатства, баронства и жениха из знатной фамилии для дочери своей. На последнее желание отвечают ему два представителя знатности, разоренные вконец и нравственно ничтожные: г. Терси – потомок древнего дворянства, и г. Лариель – сын дворянина времен империи. Оба они, разделенные соперничеством в домогательстве актрисы-певицы г-жи Каслиль, заключают, однакож, союз в доме банкира и условие, по которому женившийся на дочери его уступает другому певицу. Когда бесчестный заговор этот открывается самою актрисой, женщиной молодою, но добродетельною и тщеславною, банкир обращает глаза на некоторого гениального механика, по имени Валентин, уже давно гуляющего у него по дому. Механик этот оказал впрочем услугу семейству банкира: он спас дочь его от страшной смерти, но взамен этого влюбился в нее. В ту минуту, как миллионер устраивает брак дочери с Валентином, надеясь с помощью глубоких соображений последнего так разбогатеть, что все головы мира склонятся перед ним, загорается кабинет банкира, и тридцать три миллиона банковых билетов в ничтожный пепел превращаются. Пожар этот, однакож, открывает, что механик Валентин уже сделал несколько удивительных операций и тайком сильно разбогател. Скромно сознавшись в этом, Валентин берет дочь разоренного банкира, читает, как ему, так и двум аристократам, добрую проповедь, особливо последним, причем отдает должную справедливость заслугам их отцов, и заключает комедию, провозглашая, что теперь наступает аристократия не финансовая, не родовая, а аристократия труда, таланта и добродетели. Партер сильно аплодирует, хотя не верит ни одному слову.