Дмитрий Губин - Бумажное радио. Прибежище подкастов: буквы и звуки под одной обложкой

А потом я снова приехал в Берлин, спустя пару лет, на чемпионат мира по футболу. И в этом городе чек-пойнта «Чарли» я не нашел. Его убрали. Снесли все эти мемориальные кресты. Их, да, пытались защитить, собирали деньги, была объявлена подписка, но не смогли. А снесли по очень понятной в России причине. Земля требовалась под строительство какого-то там торгового центра.

Можете себе представить? Было кладбище, пусть даже импровизированное.

И там теперь будет супермаркет.

И вот я стоял, дважды потрясенный, посреди этого Берлина, и понимал, что я тихо ненавижу этот город. Что я тихо ненавижу его жителей. Просто потому, что они не смогли отстоять свою память. Я стоял и думал о них примерно то же, что я думаю о жителях Москвы и Петербурга, у которых тоже сносили их исторические дома, а они их тоже не защитили. Потому что верили, что история – это тьфу, а совершенно другое дело – супермаркет.

Вот этой ненависти Берлин и Берлинская стена меня научили.

Они меня научили тому, что за сохранение разрушенных стен тоже нужно бороться.

17 ноября 2009

http://www.podst.ru/posts/3614/

Девушка по имени Ксения Собчак вот уже второй год подряд говорит о том, что гламур – ну, ночные клубы и всякие там дорогие шмотки – выходят из моды.

Девушка по имени Ксения Собчак уже второй год подряд утверждает, что в моду входит духовная жизнь. А чтобы снизить пафос, она выражается так: «духовка».

Я довольно давно знаю Ксению Собчак, а потому готов засвидетельствовать: Ксения Собчак всегда говорит правду. К тому же у Ксении Собчак очень длинный нос (чего она сама не скрывает, говоря, что у нее нос как у Буратино) – и это значит, что она очень хорошо различает в воздухе времени новейшие тенденции.

А одна из новейших тенденций, по мнению Ксении Собчак, заключается в том, что модные, прогрессивные (или еще есть такое словечко в больших городах: «актуальные») люди обязаны ныне ходить в кино, покупать (и, желательно, даже читать) книги, посещать выставки – одним словом, вести духовную жизнь.

Идея Ксении Собчак и ее многочисленных адептов состоит в том, что духовная жизнь может быть потреблена точно так же, как потребляется еда в ресторанах, или одежда в бутиках, или потребляются развлечения в клубах. И хотя Ксения Собчак при этом совершенно искренна, моя собственная искренность не позволяет с нею согласиться.

Дело в том, что духовность, духовная жизнь, «духовка» – это все же нечто иное. Это то, что имеет отношение не к сегодняшнему потреблению, а к нашей смерти и жизни после нее. Ведь после того, как наши тела будут преданы земле, единственная жизнь, на какую мы можем рассчитывать, – это жизнь наших душ. И жизнь эта может состоять только в той информации, которую наши души успели при жизни наших тел переработать, причем переработать таким образом, что наши последователи сочли важным этот продукт переработки усвоить. Духовная жизнь – эта та жизнь, которая может продолжиться (или не продолжиться), когда закончится жизнь наших тел. И вот тут простым потреблением, боюсь, не ограничишься.

Недостаточно покупать книги, недостаточно ходить в кино, недостаточно посещать спектакли в театрах. Если все это ничего не изменило в тебе и не заставило тебя что-то изменять во внешнем мире, это сгниет, как пара сношенных и выброшенных на помойку туфель.

Но девушка по имени Ксения Собчак нам об этом, к сожалению, пока ничего не говорит.

25 ноября 2009

http://www.podst.ru/posts/3657/

Внезапная смерть Романа Трахтенберга – в 41 год, в прямом эфире радио «Маяк» – поставила в неловкое положение и тех, кто знает, что нельзя смеяться на похоронах, и тех, считал Трахтенберга похабником, которому не место в эфире.

Между тем Рома не был ни первым, ни вторым.

Он стал Трахтенбергом-известным-всем, то есть Великим и Ужасным, Знающим-Все-Анекдоты-Мира, когда на зеленом лугу жизни, пафосно выражаясь, гарцевали лошадки, оборвавшие узду советского стойлового содержания. Я помню то время. 90-е едва перевалили за половину. Петербург каждый второй еще звал Ленинградом. В витрине пятиэтажки на Черной речке выставили клетку с макетом мускулатуры голого мужика, между бедренных мышц был засунут детский рожок, над мужиком была надпись «Каждому – свое», и это было кабаре «Хали-Гали». Там Трахтенберг проводил чемпионат по экстремальным шашкам; вместо шашек – рюмки с водкой и коньяком, Трахтенберг комментировал на языке, что называется, телесного низа, девушки из хороших семей визжали от восторга, кто-то из случайных кривился: «Мне это не нравится». «Нравится – не нравится, а президент поправится», – мгновенно реагировал Трахтенберг. Это было время бесконечных болезней Ельцина, а в «Хали-Гали» шампанское разливали из самовара и водку из чайника, официантки были в цветных париках и немецких касках, и ветераны требовали закопать Трахтенберга живьем. В кабаре валила публика трех сортов: бандиты, богема и прилетевшие из Москвы свежекупленными самолетами олигархи.

Трахтенберг и правда не был скабрезником, несущим со сцены непристойности. Он был кандидатом наук и культурологом, знающим цену эффекта от сдвинутых с места смыслов – это и есть цена смеха. Он говорил, что похабщина – это русское чувство юмора: вот евреи смеются надо всем, даже терактами, иначе сойдешь с ума. А русские смеются не надо всем, но все русские шутки – ниже пояса. Трахтенберг и был русским анекдотом, когда бы анекдот ожил и сказал вслух все, что думает о тех, кто над ним хохочет.

Вне сцены Трахтенберг был грустным, даже занудным человеком. Мог долго говорить о пустяковом долге. Страдал оттого, что сначала его не любили, потому что он рыжий, толстый, некрасивый – а потом потому, что любили только за то, что известен. А он читал книжки, был доверчиво нежен и возмущался тем, что происходит в стране. Классический паяц с грустными глазами из кабаре. Такие кабаре маркируют концы эпох. Просто тогда думали, что это конец СССР, а оказалось, что конец короткой эпохи свободы.

В общем, зеленый луг застроили элитными домами. Кто бы мог подумать, что Трахтенберг умрет от кардиошока в эфире государственной радиостанции, где он официально будет называться anchor-man – якорем, удерживающим аудиторию. А когда-то этот якорь знавал другие воды. В 2004-м, отвечая на вопрос интервью, чего он боится увидеть, выходя на улицу, Трахтенберг ответил, что ничего не боится, что к смерти готов. А на вопрос: «Чем ты будешь заниматься через 20 лет?» ответил, цитирую: «По всей видимости, такие, как я, долго не живут».