Сергей Баймухаметов - Призраки истории

Чтобы яснее представить тогдашние нравы, амбиции, иерархические заморочки и ситуацию вообще, приведу, забегая вперед, характерный пример. Незадолго до церемонии венчания Михаила Федоровича на царство, до выхода из Золотой палаты в Успенский собор, упомянутый уже думный дворянин Гаврила Пушкин закатил скандал. Мол, невместно ему на этой церемонии стоять ниже Пожарского: мы, Пушкины, никогда меньше Пожарских не бывали!.. Понимаете, пустяки, что Пожарский спаситель Отечества! Это он вчера спаситель, а сегодня нечего с суконным княжеским рылом в боярский калашный ряд соваться… Но поскольку Пожарский уже не просто князь, а только что пожалован в боярское звание, то Гавриле пришлось смириться.

По сценарию венчания Мстиславский должен осыпать государя золотом, Иван Романов — держать шапку Мономаха, Трубецкой — скипетр, Пожарский — яблоко…

Однако тут возник Трубецкой. Ему невместно быть меньше, чем Иван Романов! И он по-своему прав. Романовы — от Андрея Кобылы, а Трубецкие — Гедиминовичи! Вторые по знатности после Рюриковичей. Но и он смирился, поскольку Иван Романов теперь — дядя царя!

Кто-то из историков прошлого, кажется, Дмитрий Иловайский, возмущался, что «тушинский боярин» Дмитрий Трубецкой и при новом царе остался при власти и в почете.

А почему, Дмитрий Иванович, вы только о Трубецком? Вы посмотрите на всю эту компанию, что венчает царя. Федор Мстиславский — он что, с оружием в руках выбивал ворогов? Нет, Мстиславский — вождь старого, исконного боярства (Воротынские-Шуйские-Голицыны-Куракины) еще против Годунова смуту начинал, когда проиграл ему царские выборы на Земском соборе 1598 года. Он (Гедиминович!) с братьями Шуйскими и Воротынским (Рюриковичи!) первого Лжедмитрия в Туле с почестями встречал! А потом польского королевича Владислава на русский трон призвал. Мало того, вместе с Салтыковым еще и ратовал зато, чтобы польский король Сигизмунд стал и русским королем.Тут надо оч-чень объяснять! Одно дело — сын Сигизмунда королевич Владислав, провозглашенный русским царем. При этом просто династия польская, но Московия осталась самостоятельным государством. А при короле Сигизмунде Московская Русь перестала бы существовать как суверенное государство, она стала бы частью Польского королевства со столицей в Варшаве и воеводствами в Москве, Смоленске, Владимире… Вот что автоматически следовало за призванием Сигизмунда! И этот человек, Федор Мстиславский, теперь вместе с Пожарским венчает русского царя. И при новом царе он как был, так и остался первым боярином на Руси.

А Иван Романов что делал в Кремле с поляками, смертным боем бился несколько месяцев? Нет, он просто был там. Вместе с поляками. И не один, а с малолетним племянником Михаилом и его матерью. Понятно, что пятнадцатилетний Михаил ни при чем, он оказался там не сам по себе, а по стечению обстоятельств, с дядей и матерью. Но… Факт есть факт. Который почти все историки стеснительно умалчивают, обходят.

В общем, Пожарский на венчании — чужеродное тело, представитель ополчения и дворянства. Только и всего. Тот, кто расчистил им, высокородным боярам, поле для новой игры. Убрал с него совсем уж одиозных игроков: Ивашку Заруцкого, Марину Мнишек с сыном, царя Владислава… Как в недавние нынешние времена генерал Грачев, что отдал приказ стрелять но Белому дому, убирая с поля Руцкого, Хасбулатова и компанию. Или как генерал Лебедь в комбинации Чубайса, убравший с поля разом Коржакова, Барсукова и Сосковца… (Теперь уж, наверно, напоминать надо, что Руцкой тогда — вице-президент России, Хасбулатов — председатель Верховного Совета, Коржаков — «друг семьи» президента Ельцина, начальник его личной охраны, Барсуков — начальник ФСБ, Сосковец — первый вице-премьер…)

Я намеренно забежал вперед, чтобы яснее стала обстановка в Москве и вокруг летом-осенью 1612 года. Каждый князь и каждый боярин в каждом лагере прикидывал, что к чему, каждый думал, как и чем обернется завтрашний день, как выгадать его с пользой для себя, на чью сторону перейти, за кого быть. За царя Владислава, короля Сигизмунда или за шведского королевича Карла-Филиппа, за ту или иную новую силу — неважно, потому что в итоге каждый был сам за себя.

А кто за Русь-то, мать-перемать!?

Вот он и был, Кузьма. С ополчением.

Он один не рассчитывал, не хитрил, не выгадывал, не связан был прежними боярско-княжеско-придворными иерархиями и хитросплетениями. Ему одному по фигу были все эти заморочки. Он ясно видел цель — выгнать поляков из Москвы, и подталкивал на решительные действия Пожарского…

Не будь Кузьмы — еще неизвестно, чем бы все закончилось. А то официальная история создает ощущение, будто как возникло ополчение — так оно и двинулось победоносно, и вошло в Москву, в Кремль под клики народа! Нет, в боях за Москву все время было равновесие сил. Вызванное и тем, что ополчение есть ополчение. Оно все-таки побаивалось и польских солдат, и тем более подошедших к Москве ратников великого литовского гетмана Ходкевича, одно имя которого вызывало у военных людей уважение. В любой момент в спину могли ударить казаки-союзнички. Как пишет С. М. Соловьев, «предстояло сделать последний шаг; и ополчением овладело раздумье: боялись не поляков осажденных, не гетмана Ходкевича, боялись козаков». И конечно же, бездействие сторон было следствием все той же смутной политики в смутной ситуации. Все топтались на своих местах. Никто не осмеливался на действия. Трубецкой выгадывал. Пожарский не решался. В этот момент поляки из Кремля и гетман Ходкевич одним ударом смяли и отбросили ополченцев на левый берег Москвы-реки.

«Пехота легоша по ямам и по крапивам на пути, чтобы не пропустить гетмана в город. Всею же ратию начата плакати и петь молебны, чтобы Московское государство Бог избавил от погибели…» (Никоновская летопись)

Всею ратью плакать и молиться… Нашли время и место… Если бы гетман Ходкевич начал тогда решительное наступление, конец бы пришел ополчению, рассеяли бы его, отбросили от Москвы. Атам неизвестно, кто бы к кому переметнулся — и снова закрутилась бы завертелась смута на года…

Вот в этот смутный вечер 24 августа 1612 года Кузьма пришел к Пожарскому и попросил ратников. О состоянии Пожарского можно судить по устало-безразличной фразе: «Бери кого хочешь…» Кузьма взял три дворянские сотни, перешел через Крымский брод и ударил по полякам. Те побежали. Другие ополченцы, видя успех атаки, тоже устремились за Кузьмой. Поляки в том бою потеряли 500 человек разом, их выбили с Крымского двора. Гетман Ходкевич отступил на Воробьевы горы, а на следующий день ушел(!?) из Москвы на Можайск — видно, у великого литовского гетмана не было решительного настроя биться за поляков до смертельного конца. Поляки остались одни. Это была окончательная победа!