Йон Хеллевиг - Путинская Россия как она есть

После распада СССР прошло шесть лет, а экономическое восстановление все никак не наступало. Зато ухудшение социально-экономических показателей России наложилось на упорное желание верить в чудо. Освещение в прессе представляло собой необычную смесь наивного оптимизма — чрезмерной похвалы «беспорядочного, но динамичного броска к свободе» этой новой страны — и эмоционально окрашенные статьи и очерки из жизни обычных людей с их повседневными заботами. Наряду с восторженной похвалой эксперименту по переходу России к свободному рынку были и сенсационные статьи о кровожадных олигархах и убийствах на уличных перекрёстках.

Сегодня уже легко забыть живительную силу гласности того времени: все знали, кто становился баснословно богатым, завладевая государственным имуществом, кто получал взятки в особо крупных размерах, кто мог прибегать к «чрезвычайным мерам», чтобы заставить своих оппонентов замолчать. Читателям было хорошо знакомо выражение «кровожадные олигархи»: откровенные статьи о сексе и насилии положительно отражаются на тиражах газет, а положения закона о борьбе с клеветой и соображения личной безопасности требовали не называть имён и публиковать недостаточно чёткие фотографии. Благодаря полной безнаказанности наиболее могущественные магнаты даже не беспокоились о скрытии следов своих преступлений. Окружавшая некоторых из них атмосфера страха оказалась достаточно удобной: было проще и намного экономнее нейтрализовать своих оппонентов страхом, чем заказными убийствами. Одним из самых жестоких олигархов, которого боялись больше всего, был Михаил Ходорковский и его группа «Менатеп», вознесенная через несколько лет до небес в западной прессе как самое невероятное олицетворение «российских реформ».

Как отметил Андрей Макин, « во французском имеется 26 времён, тогда как в русском — только три: ностальгическое прошлое, неопределённое настоящее и гипотетическое будущее». В 1997 году в Москве наблюдалось маниакальное сосредоточение на настоящем — прошлое было мертво, дискредитировано и одиозно; будущее напоминало крушение поезда, масштабы которого были ещё не установлены; каждый пытался отвоевать себе место перед этой большой кормушкой настоящего с полным отсутствием лицемерия и политической корректности, которое делает Россию столь страшно привлекательной для западных искателей счастья, бегущих из своих зарегулированных стран.

Вечеринке не было конца. Как брокеры мы разделили свою клиентуру на более предприимчивых, которые следовали за нами в печально известный ночной клуб «Голодная утка», представлявший собой смесь в равных пропорциях из «Сумасшедшего Макса», «Уолта Диснея» и «Маркиза де Сада», и тех, кто требовал гарантированной доходности инвестиций. Таких мы оставляли в ночном клубе «Найт Флайт» [3] Будущим финансовым историкам следует отметить это как единственный случай в задокументированной истории, когда инвестиционные капиталы в размере миллиардов, наверное, десятков миллиардов [долларов], приходили на рынок через один бордель в центре города. с более или менее профессиональными проститутками. В этом случае мы, по крайней мере, были уверены в том, что у этих клиентов не будет ужасной головной боли, что они не останутся без обуви и кошельков, проснувшись через 16 часов где-нибудь в Подмосковье.

Инвестирование в России было забавным, захватывающим и, главное, давало чувство причастности к закрытому клубу избранных. По мере надувания пузыря летом 1997 года ранние скептики вскоре оказывались неправы, потому цены продолжали расти. Когда многие капитулировали и покупали в последний момент, цены достигали очередного пика, и казалось, что единственный предел их роста — это небо. К сожалению, россиян на их собственную вечеринку не приглашали…

Неустойчивая экономическая ситуация так и останется неустойчивой, если не предпринять мер к ее исправлению. Все рухнуло, несмотря на широко распространённое желание поверить, что всё могло пойти совершенно не так. Желание это было объяснимо: Россия казалась слишком большой, слишком важной, слишком ядерной, чтобы потерпеть неудачу. Но закон всемирного тяготения, в конце концов, оказался непреодолимым, и к весне 2008 года результат начал становиться очевидным.

На начало мая была назначена ежегодная конференция нашей головной компании под названием «Предстоящий бум в России». С оттенком кладбищенского юмора, модного тогда в московских финансовых кругах, я направил служебное электронное сообщение с пометкой «Сильный шум в России не обязательно означает хорошие новости». Руководство не было в восторге от этого. Вместо меня выступил главный стратег конкурирующего брокера, который произнёс блестящую, поэтическую, глубоко трогающую речь, утверждая, что Россия расплатится по своим долгам, реформирует свою финансовую политику и шагнёт в своё светлое либеральное будущее. Как ни пытались я и мои коллеги поверить ему, вообразить, что некая Высшая Сила всё ещё способна спасти нас, мы не смогли преодолеть законы физики. Оставалось удручённо ожидать последнего припадка.

К концу августа всё уже было кончено. Россия пошла на почти беспрецедентный шаг одновременной девальвации и дефолта. На Тверской было такое ощущение, что наступил конец света. Рубль стремительно падал, банки закрывались, неся многомиллионные убытки, люди опустошали полки магазинов, стремясь обменять быстро теряющие свою ценность рубли на товары (особым спросом пользовался тогда немецкий шампунь). Те немногие россияне, которые совсем недавно стали подниматься до уровня среднего класса, неожиданно оказались безработными и бедными. Коллеги звали за границу, красноречиво расписывая огромные возможности Лондона, Кремниевой долины (в которой индекс NASDAQ неумолимо поднимался всё выше и выше), даже Аргентины. Настоятельно советовали уходить из России, с которой всё якобы было покончено. Якобы она погибла и была дискредитирована, по меньшей мере, на предстоящие 20 лет. С этого момента понятие «российские финансы» встало в один ряд с такими понятиями, как «военный интеллект» или «английская кухня», т. е. налицо возникла явная несовместимость в понятиях.

Я большой упрямец, а пессимисты всегда только придают мне решимости — я только что приехал и не собираюсь уезжать раньше, чем я буду к этому готов! К счастью, в конце весны, почувствовав приближающуюся бурю, я смог найти работу в качестве руководителя отдела ценных бумаг с фиксированной доходностью московского отделения одного крупного немецкого банка — надёжная гавань, из которой можно было наблюдать за приближающейся бурей в надежде на поиск подходящего трамплина для повторного вхождения в будущий русский скачок. Пусть уходят другие. Попав в Москву почти случайно, я твёрдо решил в ней остаться.