Леонид Леонов - Раздумья у старого камня

Сия, преследуемая у нас, способность живо вообразить возможную изнанку некоторых парадных иллюзий хотя и способна омрачить тихие радости, получаемые от рыбалки и бесед, проводимых в теплой, дружественной обстановке, все же представляется мне далеко не бесполезной в нынешнем-то мире сплошь в минных полях, волчьих ямах да наголовных трещинах. В такую пору мало бывает одной хоземекалки, а желательно даже начальнику банно-прачечного отряда иметь радар в голове на двадцать лет вперед. И здесь нам в особенности полезно со всей болью сердца вспомнить, вникнуть, подвергнуть беспристрастному анализу ту, потрясшую патриотов под незабываемый звон стекла, одну июльскую речь в трагическом 41-м. Так почему, почему же, именно почему, братцы мои, уже на второй неделе страшного поединка пришлось нам, несмотря на едва ли не каждодневные рассуждения про малую кровь на чужой территории, — почему пришлось пускать в ход такие необычные в нашей практике интонации, а в прекрасное суровое утро ноябрьского парада, четыре месяца спустя выкатывать на передовые позиции столь устарелую, казалось бы, артиллерию с клеймами Суворова, Дмитрия Донского и даже сопричисленного к лику святых Александра Невского. Причем делал это предельного авторитета человек, с грозным, на весь свет гулким именем. Нельзя забыть и того, что разговор велся о родном, кровном нашем Смоленске, а не о какой-нибудь заморской, хоть и дружественной чужбинке. О, сколь многого, при желании, можно добиться мимоходом — своевременным, куда надо, ударом зубильца.

И кто знает, как обернулась бы та военная страда, если бы к памятной дате третьего июля сии иносказательные пушки оказались заклепанными чьей-то ночной, недрогнувшей рукой.

Поэтому и представляется мне, что поговорка о необходимости держать порох сухим имеет в виду, прежде всего, состояние духа народного, которое я определил бы банальным чувством локтя в отношении соседа не только ближайшего по горизонтали данной эпохи, но и по таинственной вертикальной связи со своими самыми отдаленными, давно растворившимися в земле родичами, положившими начало нашей с вами Отчизне.

Уместно повторить вслух неплохую, двухсотлетней давности мысль Руссо:

"Всякое применений власти для своей правомерности должно быть выражением народной воли и результатом действительного или молчаливого соглашения"

[Руссо. Общественный договор. 1762].

Под народной же волей понимается воля не только всех живущих в данное время индивидов ("volonte de tous"), но и та воля, которая поддерживает жизнь народа среди сменяющихся столетий — ("volonte gene-rale").

Так раскрывается в полном объеме скрепляющее нацию воедино сотрудничество поколений.

Для меня любая, на сельском погосте, ромашкой да погремком заросшая могильная плита приобретает вещественную силу национального пароля. И вот почему до изощренности высоко и тонко поставлен в некоторых западных странах культ кладбищ, несмотря на жгучий соблазн обращения их в дармовые пригородные каменоломни.

Жизненно необходимо, чтобы народ понимал свою историческую преемственность в потоке чередующихся времен. Из чувства этого и вызревает главный гормон общественного бытия, вера в свое национальное бессмертие.

Поэтическая традиция, утверждающая, будто чуть ли не основным источником всего вдохновительного вещества является популярная у нас береза, упускает из виду, что поименованное дерево не менее успешно произрастает и в смежных чужеземных владениях. На мой взгляд, гораздо больше содержится его в других, скоропреходящих, казалось бы, явлениях, например в милых и таких унывных напевах предпокосного, бывало, девичьего хоровода, в запахе ржаной краюшки под парное молочко, в косом мимолетном дождичке над Окой, даже в пресловутом дыме Отечества.

Но, пожалуй, богаче всего этим живительным эликсиром, почти вровень с молоком материнским, те молчаливые, на любое кощунство такие безответные, грубей поделки мемориальные камни, что раскиданы кое-где по лицу нашей державы щедрыми и простодушными предками.

Подразумеваются старинные здания, нередко архаического замысла, творения изрядных русских плотников, самородных тож гениев каменного дела, воздвигнутые на потребу стародавних чувств и обычаев, почти сплошь (извиняюсь за их творцов перед нахмуренными передовыми мыслителями!) культового, то есть церковного назначения.

Большинство их — величавые соборы вкупе с онемевшими ныне, порою жалостно дивными звонницами, давно и жестоко источенные континентальной непогодой, поросшие по карнизам мелким кустарничком, как на гравюрах Пиранези, вдобавок обезглавленные усердием воистину безбожных активистов. И, право же, как надо не верить в свою победившую новизну, чтобы опасаться, как бы не распалась она в прах, не сгинула подобно адскому наваждению при виде чудом уцелевшего, на ободранном скелете купола, зачастую даже поникшего креста!

Вообще надо признать, что. последние вольготные полтора десятилетия были весьма печально использованы провинциальными властями, считавшими взрывчатку по дешевизне и сердитости мероприятия основным методом городского благоустройства: двигателем просвещения. Атеистический топор в руках воинствующего невежды, о чем предупреждал еще Гете, становится величайшим культурным бедствием, потому что сопровождается уже невозместимым для человечества ущербом. А ведь при наших-то просторах стоит ли строить даже похвального назначения коммунальные агрегаты, вроде прачечного заведения, уж непременно, скажем, на месте храма Василия Блаженного, под предлогом, что, по слухам, оный, Василий не возглавлял прогрессивно-освободительных тенденций своего времени.

Не вдаваясь в теологические дебри, также и в обсуждение религии как социального инструмента правящих классов, беру на себя жизнеопасное мужество вкратце объясниться по существу довольно ясного и кем-то нарочно запутанного вопроса.

На протяжении тысячелетий верховное понятие бога, как исходного начала всех начал, вместившее в себя множество философских ипостасей, национально окрашенных в фантастических мифах, когда-либо двигавших людьми моральных стимулов, ко всему прочему, служило емкой и неприкосновенной копилкой, куда человек с большой буквы — мыслитель и труженик, художник и зодчий — вносил наиболее отборное, бесценное, свое, концентрат из людских озарений и страданий, беззаветной мечты и неоправдавшейся надежды, наконец, свершений нечеловечески тяжкого труда.

Неизменно, сверх положенной дани, в размере десятины от трудов своих, люди отдавали небу треть, и половину, и все достояние целиком, включая самое жизнь иногда. Бессчетная вереница одержимых детской верой в свое же создание благоговейно возлагала на возвышенья алтарей свои черные гроши, пофазно переплавлявшиеся затем через восторг художника и щедрость мецената в пленяющие воображение архитектурные конструкции, населенные поэтическими причудами и химерами, в свою очередь изготовленными из неупотребляемых в быту чистейшего света и плотнейшего мрака, — воистину божественные шедевры, уже тем одним священные для всех нас, что в них сосредоточился совместный порыв иногда нескольких подряд людских генераций.

Читать дальше