Николай Зенькович - ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга]

А в середине дня в среду, на глазах у всех, кто находился па площади, стены здания внезапно осели и рассыпались. У растерянных делегатов отвисли челюсти. Выходит, все время, пока шли переговоры, и даже еще раньше, до встречи в горисполкоме, за оградой кипела работа по подготовке его к сносу? Выходит, все было предопределено заранее, а прием делегации, беседы, обещания не более чем игра в демократию?

Сейчас, когда основная канва событий известна, посмотрим, какую оценку давали этой истории ее действующие лица. Следует лишь иметь в виду, что дело происходило в марте восемьдесят седьмого года, коллективный выход на площадь был, пожалуй, самым первым после революционных событий семнадцатого проявлением самодеятельной, не санкционированной вышестоящими органами инициативы людей, и воспринимался он, этот выход, совсем не так, как воспринимаются сегодня собрания и митинги, захлестнувшие многие города бывшего СССР.

Власти использовали старый, как мир, прием: устанавливать не причину конфликта, устанавливать лиц, развязавших конфликт. Каких только характеристик и эпитетов не пришлось мне выслушать в Смольном. От намеков на некие таинственные темные силы, по чьим сценариям действовали наивные молодые люди, до обвинений в том, что на площадь пришли крикуны и даже хронические алкоголики. Их беспокоила судьба «Англетера»? Да бросьте вы, говорили мне в просторных кабинетах, мы спрашивали у некоторых защитников гостиницы о поэзии Есенина, неловко было слушать. Им не до культурных ценностей.

Так кто же вышел на площадь? Конечно, без сомнительных личностей не обошлось, это признавали и активисты движения за спасение «Англетера», но не они определяли социальный состав пикетов. Хозяевами положения были молодые рабочие, студенты, учащиеся школ и техникумов, известные своей добровольной помощью группе реставраторов «Мир», члены совета по экологии и культуре. Кстати, за все время пикетирования на площади не произошло ни одного эксцесса, который требовал бы вмешательства милиции. Вряд ли оказался бы среди митинговавших и трусливый обыватель, и предусмотрительный карьерист. Напрасно было бы искать здесь и осторожного аппаратчика-службиста. Большинство, несомненно, составляли чистые, добросовестные юноши, искренне озабоченные потерями в национальной культуре.

«Англетер» и национальная культура? Да они примерно так же связаны между собой, как старый валенок с ясной луной в зимнюю ночь. Председатель Лен-горисполкома, с которым я беседовал не один час, сказал в конце, будто отрезал:

— Все делалось правильно!

Один из пятерых делегатов, удостоившихся чести бьггь принятыми ответственными руководителями в Ленгорисполкоме, так рассказывал об этой встрече:

— Мы сели к большому столу напротив, и я подумал: все за этим столом любят свой город! Разве нет? Так неужели мы вместе не придем к заключению, что это большая потеря для города (значит, для всех нас!), если подлинное историческое здание заменяют новым, муляжом? А тем более если речь идет о доме, где прошли последние дни любимого в народе поэта... И вдруг слышу: «Ребята, ну что вы так держитесь за этот третьеразрядный клоповник?» Значит, мы отстаивали клоповник? И все? Жаль, что эти слова произнес именно тот, кто мог распорядиться о приостановке сноса.

Наивный человек этот делегат. Он и представить себе не мог, что на бюро обкома партии начальник государственной инспекции по охране памятников архитектуры и искусства города заявит: на Руси, дескать, место самоубийцы никогда не считалось святым. А они хотели сохранить даже комнату Есенина, даже крюк, на котором его нашли повешенным.

У начальника по охране памятников на том бюро резонно спросили: скажите, разве составленный когда-то список памятников закрыт навсегда? Нет, не закрыт, подтвердил начальник. Тогда в чем дело? Кто определяет ценность культурного и исторического наследия? Если люди считают, что следует то или иное здание сохранить, несмотря на то, числится оно в списке или нет, от кого зависит решение? Может, все же стоит прислушиваться к мнению людей?

Обсуждение на бюро приобрело новый, во многом неожиданный поворот. Решающую роль сыграло присутствие представителя ЦК КПСС, позиция которого большинству членов бюро обкома была известна. Напрасно приглашенные на заседание должностные лица пытались перевести разговор в привычное русло, свести все к техническим вопросам. Направление обсуждению было задано четко: искать надо не доказательства своей непогрешимости, а причины, вызвавшие противостояние на Исаакиевской площади.

На мой взгляд, они были найдены. Вернувшись в Москву, я потом докладывал своему руководству на Старой площади: игнорирование общественного мнения. Неумение действовать на улице под градом критики, оценок, вопросов. Неподготовленность к работе в условиях, которые принесла перестройка. Тоска по привычной тишине в кабинете, по прежнему несмелому стуку в дверь. Жизнь изменилась, она вон бурлит на площади; толпа не в телевизоре, а у тебя под окном.

Остро критические репортажи Ежелева о противостоянии Исаакиевской площади Мариинскому дворцу, где размещался горисполком, вызывали у отцов города глухое раздражение. Журналист первым понял, что старые здания — достояние каждого жителя Ленинграда, и решать судьбу опустевших дворцов, не посоветовавшись с народом, уже невозможно.

Масла в огонь подливали все новые подробности, которые корреспондент приводил в своих публикациях. Уже после того, как мощные тягачи взревели моторами и одновременно рванули в разные стороны зацепленные через пробитые в стенах отверстия стальные тросы, стало известно, что существовал и другой вариант реконструкции гостиницы. Им предусматривалось сохранение старого здания. Оказывается, оба варианта рассматривались в качестве приемлемых. К сожалению, обсуждение велось узким кругом лиц, в основном хозяйственниками, и это предопределило судьбу второго варианта. Первый был признан более экономичным. Опоздала и телеграмма из Министерства культуры. Она пришла в горисполком служебным телексом лишь 27 марта, через десять дней после коллективного заявления ленинградцев, «Англетер» к тому времени уже не существовал. Телеграмма же предписывала «незамедлительно остановить работы» по сносу здания гостиницы.

Немудрено, что человека, осмелившегося обнародовать эти сведения в «Известиях», отцы города потребовали убрать из Ленинграда. Помнится, один из хозяев просторных кабинетов, испытующе посмотрев на представителя ЦК, произнес:

— А вы переведите его в Хельсинки. Корреспондентом по Финляндии. Он еще вам спасибо скажет.

Чиновничий ум изворотлив. Способов убрать с дороги неугодного человека было сотни.