Эндрю Соломон - The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

В оставшиеся дни в СССР ей так и не удалось ничего добиться, но, вернувшись на родину, она отправилась в Бремен и разыскала там и библиотеку, и архив. «Это была очень-очень большая библиотека, – сказала она. – И очень-очень маленький архив. Две картонные коробки, в которых были какие-то бумаги, всего около пятидесяти документов, в большинстве своем фотокопии написанных от руки текстов, интервью, взятые художниками у других художников, фотографии работ и несколько фотографий самих художников. Как все это оказалось в Бремене, мне так и не удалось выяснить».

Лиза решила, что нужно получить стипендию, тогда можно будет жить и работать в Москве. Она отправилась в Бонн, чтобы подать документы на получение стипендии ДААД (Германской службы академических обменов), и там кто-то, кто занимался ее бумагами, рассказал ей о книге под названием «Культурпаласт» («Kulturpalast» [24]), где были собраны стихи и статьи, написанные советскими художниками и их друзьями. Собрали и издали их двое немецких студентов, которые обучались в Москве в начале 1980-х. Еще кто-то упомянул о немецком профессоре, который за несколько лет до этого был в Москве и встречался с какими-то советскими художниками. «Это было как головоломка. Казалось, между всем этим имеется какая-то таинственная связь, и вот, наконец, все стало выстраиваться таким образом, что начал просматриваться смысл». Несмотря на то что не было никаких поводов для оптимизма, Лиза вернулась к своим единомышленникам с книгой и фотокопиями бременского архива. Они все вместе засели разбирать материалы, пытаясь понять, кого из советских художников они хотели бы видеть на своей выставке, и составить предварительный список участников. Из того материала, который был у них в руках, они узнали около шестидесяти имен.

Сначала они вычеркнули художников, которые казались им слишком старыми, им самим было около тридцати, и они хотели работать со своими сверстниками. Лиза еще только учила русский язык, но у нее был знакомый, который хорошо знал его, он приходил на каждую встречу и помогал переводить материалы из бременского архива. Они попытались оценить приоритеты художников, выраженные в их интервью, и их воображение сразу же поразили несколько художники, в том числе Свен Гундлах, Андрей Монастырский, Дмитрий Пригов и Вадим Захаров. Несколько недель прошло в спорах, наконец они составили список из двадцати пяти человек. Лиза позвонила Сабине Хансген, которая принимала участие в составлении «Культурпаласта», чтобы узнать, как их найти, Сабина сказала, что один из упомянутых художников, Никита Алексеев, полгода назад уехал в Париж.

Лиза немедленно позвонила ему и на той же неделе отправилась в Париж, чтобы встретиться и поговорить с ним. Никита высокий, чинный и сдержанный, любящий самые экстравагантные розыгрыши и сохраняющий при этом полное спокойствие и невозмутимость. Если Лиза – это буря и ураган, то Никита – это скала, которая возвышается спокойно и сурово среди бушующих вокруг волн. Никита сказал ей, что ее проект вряд ли осуществим, но дал телефоны людей, которые были в списке, и пожелал удачи. Он обещал написать своим друзьям и сообщить им о приезде Лизы.

Итак, в середине июля 1987 года Лиза и еще двое художников из «Бомба колори» приехали на неделю в Москву. Они увиделись со всеми: со Свеном Гундлахом, с Вадимом Захаровым, с Юрием Альбертом, с братьями Мироненко, с Андреем Филипповым и Костей Звездочетовым – тогда все они работали вместе в Фурманном. Их творчество показалось немцам еще интереснее, чем они себе представляли. «У нас были только черно-белые фотографии, – вспоминала Лиза, – и вдруг оказалось, что тут везде цвет, энергия, страсть к работе. В тот момент мы были совершенно счастливы, мы знали, что просто обязаны осуществить наш план». Выбирать было трудно, потому что они знали, что могут взять на выставку не больше восьми-десяти художников. Но все это происходило еще до того, как на Западе начался ажиотаж, за год до «Сотбиса», и среди советских художников не было и намека на конкуренцию.

В конце концов они решили, что необходимо составить список таким образом, чтобы все художники были довольны, чтобы для этого не надо было жертвовать добрыми отношениями. «Мы хотели взять людей, которые точно знали, что смогут работать вместе», – рассказывала Лиза.

Целую неделю от рассвета до заката они только и делали, что смотрели художественные произведения. Большую часть времени их гидом был Никола Овчинников, он водил их к Пригову и к Монастырскому, но, поскольку Николы не было в бременском архиве, они общались с ним, не подозревая, что он и сам художник. Наконец, в самый последний день они пришли в подвал, где находились несколько его картин. «Но это же замечательно! – воскликнули немцы. – Ты тоже должен работать с нами». Каждый день появлялись новые художники и новые планы. Монастырский заявил, что у него нет желания ехать на Запад, что он не будет участвовать в Лизином проекте. Они встретились с Иосифом Бакштейном, потому что тогда он был женат на Ире Наховой, им понравились его идеи, и они захотели, чтобы он тоже присоединился к проекту. Где-то на ходу они познакомились с Сергеем Волковым и Сергеем Ануфриевым и нашли их очень интересными. Круг их знакомств все время ширился. То, что никто из московских художников понятия не имел об этом проекте еще на прошлой неделе, не имело никакого значения: в Москве всякие интересные вещи всегда появляются внезапно. К тому же они понимали, что все это предприятие выходило так далеко за рамки возможного, что принятие каких-либо решений было не более чем упражнением в риторике, способом приятно провести время теплым июльским днем. Лизу все это вдохновляло: «Здесь было такое интеллектуальное сообщество, которое я искала много лет, какой-то отзвук дней моего студенчества. Я сразу же почувствовала себя как дома в этой среде – с этими шутливо-серьезными разговорами, с этим глубоким отношением к искусству и к жизни».

Николай Овчинников, Ленин напротив «Черного квадрата» Малевича

Когда в августе 1987 года Лиза вернулась в Германию, ей сообщили, что ее заявка прошла, стипендию она получила и будет жить в Москве с марта по август 1988 года. Поскольку нужно было думать и о финансовой стороне дела, Лиза позвонила Тине Бауэрмайстер, которая работала в «Берлинер фестшпиле», фирме, занимавшейся организацией многих важных международных фестивалей. Тина Бауэрмайстер сказала, что Лизины планы кажутся ей вполне интересными, и попросила прислать ей какие-нибудь дополнительные материалы. Лиза настаивала на том, что необходимо встретиться, чтобы она до своего отъезда могла все рассказать в личной беседе, но в ответ ей было твердо сказано, что так дела не делаются, что рассчитывать на встречу она не может. Лиза немедленно отправилась к метро, села в поезд и поехала в офис «Берлинер фестшпиле», тихо прошла мимо секретарш и вошла в дверь. «Здравствуйте, – сказала она. – Я – Лиза Шмитц». Тина Бауэрмайстер как будто немного растерялась. «Я же сказала вам, что у меня нет времени разговаривать с вами», – сказала она, и Лиза ответила просто: «Я знаю. Поэтому я здесь». Тина с минуту молча глядела на нее, потом рассмеялась и согласилась прийти на следующий день к Лизе, чтобы посмотреть ее записи и фотографии, пришла и через десять минут сказала: «Лиза, это именно то, что нам нужно».