Николай Костомаров - Руина, Мазепа, Мазепинцы

единоплеменным и единоверным. Если бы Московское Государство

сочувственно и притом искренно отнеслось к федеративному идеалу

малороссиян, то, без сомнения, оно в понятии украинцев не нашло

бы себе опасного соперничества ни в Польше, ни в Турции и, вероятно, ни в какой иной державе. Но московская политика не

допускала такого идеала, и присоединение Украины к Московскому

Государству понимала не иначе, как в смысле обращения вольных

Козаков в царских холопей, - так, чтобы народ южнорусский

усвоил себе народность северорусскую и слился с народом

Московского Государства до потери собственного личного бытия, чтобы не

представлялось разницы ни в администрации, ни в задачах

внутренней общественной жизни, чтобы всякие этнографические осо-

.бенности изгладились. Таков был идеал московской политики по

отношению к Украине после присоединения последней к

Московской державе, - идеал, часто по благоразумию скрываемый, но

почти всегда прозрачно видимый и всегда противный

малороссиянам всех званий и состояний. Против этого-то московского идеала

стоял, так сказать, ребром другой своеобразный идеал, выработанный предшествовавшею историею Украины, - идеал федеративной

связи. Но с кем возникнуть могла такая связь после того, как

Московская держава, принявшая Украину в свое лоно, не хотела знать

того, чего желала Украина? Конечно, с тем, кто бы согласился

принять Украину с искренним намерением уважать ее политический

федеративный идеал. Но такого союзника не было; приходилось

терпеть московскую власть, особенно, когда она была сильна.

Успехи Карла XII заставляли думать, что сила московской

власти скоро пошатнется и сама судьба стечением обстоятельств

укажет Украине, что наступает час подумать самой о себе. Для

Мазепы, как для бывшего покоёвого при дворе польского короля Яна

24* 739

Казимира, который посылал этого покоёвого в Украину в качестве

королевского агента, когда шел вопрос об удержании так или иначе

Украины под властью Речи-Посполитой .- какой идеал мог быть

желаннее соединения Украины с Польшею на основаниях более или

менее близких к гадяцкому договору! Но в своих тайных сношениях

со Станиславом Лещинским и его покровителем, шведским

королем, уступая Украину Польше, а себе выговаривая удельное

княжение в Белоруссии, Мазепа должен был скрывать это от

малороссиян, а между тем возбуждать их против Московской державы, чтобы, когда придет время, найти их готовыми пристать к его замыслу. Он

манил их призраком независимости. Немало было способных

увлечься таким призраком, по крайней мере, в кругу тогдашних

генеральных и полковых старшин и войсковых товарищей, составлявших в крае интеллигентный класс, для которого был доступен

политический кругозор. С самого вступления своего в гетманский

сан Мазепа старался расположить к себе этот класс, - и за то во

все продолжение двадцатидвухлетнего его гетманства не терпели

этого гетмана простолюдины, бедняки, всегда ненавидевшие

знатных и богатых по общей человеческому существу завистливости: Мазепу считали покровителем и потатчиком своевольства значных

и их гнета над людьми простыми и убогими. Никто из гетманов не

надавал столько универсалов на маетности, подтвержденных потом

царскими граматами, никто, как Мазепа, через это не наплодил в

Украине столько так называемых панов, отдавая им в распоряжение

живущих на их землях посполитых. Во многих своих отписках в

Приказ гетман Мазепа часто обвинял простой украинский народ

(поспольство) в склонности грабить панов и вообще зажиточных

людей, и тут же отвергал справедливость слухов, будто паны, владельцы маетностей, делают живущим на их землях крестьянам

какие-то насилия и угнетения. Как бы в отместку Мазепе, малороссийское поспольство заявило себя против него в самые критические

для него минуты. В 1708 г., как только разнесся в народе слух, что

гетман изменяет царю и переходит к царским неприятелям, в

разных местах начались бунты против старшин и посягательства

грабить и бить значных и богатых людей. Между прочим, так

произошло в Полтаве. Полтавский сотник Зеленейский привез в Полтаву

известие о переходе Мазепы к шведам. Тотчас стали в городе

скопляться мужики из окрестных сел и деревень и кричать, что вот, наконец пришла пора обдирать старшин и всех значных и богатых; от этого все, что было там значного и богатого, бежало искать себе

спасения в иных местах. Так убежало тогда из Полтавы семейство

Герциков. Люди значные, сыновья бывшего некогда полковником

полтавским, владельцы маетностей в Полтавском полку, Герцики

убежали от разъяренной толпы черного люда за Днепр, с

намерением укрыться в Корсуне, где у них был собственный двор, но когда

740

доехали до Чигирина, оттуда по настоянию соумышленников

Мазепы, Гамалеи, Кандыбы и Мокиевского, последовали они снова на

левую сторону Днепра и очутились в Ромнах при Мазепе. Таких во

всей Гетманщине явилось бы, может быть, гораздо более того, сколько их набралось тогда, если бы Мазепе не пришлось иметь

дело с государем великого ума и непреклонной энергии, каким был

Петр Первый. Но партия Мазепы не могла разрастись еще и оттого, что Мазепа не прилагал старания, чтоб дать возможность

разрастись ей. Мазепа, как все эгоисты, был труслив за свою шкуру, крайне осторожен и не твердо уверен в осуществимости своей цели, в действительности избранных средств. Да и времени у него было

мало, так как и замысел изменить Петру возник у него не раньше

года до события. Мазепа в свои планы посвятил только немногих, почему-либо стоявших близко к нему, преимущественно своих

родственников и свойственников. Многие старшины генеральные и

полковые не знали о его замысле. От этого и число соучастников

отпадения от царя оказалось невелико. Правда, мы почти не в

состоянии произнести о таком числе хотя бы самый приблизительный

приговор, тем более, что те, которые заявили себя его

соучастниками, а потом попадались в руки царского правосудия, или сами

заранее прибегали к царскому милосердию, обыкновенно выставляли

себя не знавшими истинных замыслов Мазепы, а винились только

в том, что повиновались гетману и должны были следовать туда, куда он вел их или посылал, не смея у него допрашиваться о

дальнейших его намерениях. Были и такие, что с первого раза с

сочувствием пристали к замыслам своего гетмана, но после, заметивши, что нельзя надеяться на удачу предприятия, впору припрятались и

показывали вид, что не знали ни о чем и нимало не сочувствовали