Николай Ульянов - Петровские реформы

Сам Пётр был увлечен некоторыми научными дисциплинами, особенно медициной. В Голландии он часто посещал анатомический музей и присутствовал при операциях. Хирургия до того захватила его, что он возгорелся желанием самому попробовать это дело. Приобретши набор инструментов, он стал грозой своих приближенных. При первой жалобе на недомогание царь являлся к больному во всеоружии и «взрезывал». Пациент чаще всего умирал. Так, он отправил на тот свет своего шута Битку. Тот упал с крыльца и сломал ребро — случай, даже при отсутствии медицинской помощи, не опасный для жизни. Но Пётр признал необходимым хирургическое вмешательство. Такому же хирургическому вмешательству, несмотря на протесты, подверглась немецкая вдова в Москве. Царь «взрезывал» ей живот. Вдова тоже умерла. Все это, конечно, варварство. Но если вспомнить, сколько народа зарезано на операционном столе самими врачами, то детскую любознательность можно простить тому, от кого пошло медицинское образование в России и Медико-хирургическая академия.

В былые времена всякого рода лекции и чтения о Петре касались преимущественно переустройства государственного аппарата — упразднения Боярской думы и приказной системы, учреждения Сената, учреждения Коллегии,— этих предшественниц министерств. Начни мы погружаться в этот сюжет, это заняло бы у нас не один вечер.

Но пафос петровских преобразований лежит не в этом. Они подобны перемене мировоззрения, внутреннему перерождению. Недаром наиболее злостными и упорными их врагами были люди старого, архаического закала, воспитанные на «Домострое». Недовольство их заключалась в том, что Пётр, по примеру Западной Европы, начал освобождение своей страны от средневекового теократического мировоззрения. Вот, например, какой указ был дан царем Алексеем Михайловичем в 1648 году: «В домах, на улицах и в полях песен не петь, по вечерам на позорища не сходиться, не плясать, руками не плескать, в ладоши не бить и игр не слушать… на святках в бесовское сонмище не сходиться, игр бесовских не играть… такими помрачными делами душ своих не губить». Погубление душ усматривалось в самом невинном юношеском веселье. Скоморохов, этих единственных в то время представителей народного развлекательного зрелища — простодушного и безобидного — церковь преследовала, как врагов благочестия. Кто знаком с Домостроем, тот легко представит себе, по какому катехизису строилась мораль, воспитание, весь уклад тогдашней частной жизни. Она приближалась к монастырю. Женщина в Московской Руси не запиралась в гарем, но и частое ее появление на людях считалось зазорным. Церковь требовала отречения человека от своего счастья, от стремления к нему. Этому божественному закону стал противопоставляться «естественный закон», пришедший в Россию с юридическими сочинениями Гуго Гроция и Эрика Пуффендорфа, переведенными на русский язык по приказу Петра. Началось медленное, но неуклонное внедрение в московские умы идеи «светского жития». Но только после смерти Петра появилась первая в России принципиальная защита «светского жития» в сочинении, озаглавленном «“Разговор о пользе наук и училищ», автором которого был В. Н. Татищев — соратник Петра и первый русский географ и историк. Трактат его оправдывал стремление человека к счастью и к удовлетворению природных склонностей. Для него «естественный закон был то же, что закон божественный, ибо все, созданное Богом, чисто и свято. Зато церковный закон — не божеский и не естественный, он “самовольный“».

Нам известно, что даже в 40-х годах XVIII века Татищев побаивался опубликования своего сочинения, а в самом начале того же века один только Пётр мог отважиться на открытую борьбу с церковной косностью. Не дожидаясь никаких трактатов, он повел на практике решительную борьбу с обскурантизмом. Изменил, прежде всего, взгляд на собственную персону как на царя. Божественного происхождения царской власти не отрицал, но, в противоположность своему отцу Алексею Михайловичу, не собирался заниматься спасением душ своих подданных и подготовкой их к Царству небесному, но видел задачу царя в создании для них условий благоденствия в этой жизни.

В этой жизни он хотел не тишины и мрака монастырской кельи, а счастья и жизнерадостности. Не надо забывать, что родился он в XVII столетии и весь был покрыт родимыми пятнами своего века. Веселье и жизнерадостность понимал по-старомосковски, по завету Владимира Святого: «Руси веселие —-пити». Сам пил и компанию себе подбирал из таких же пьяниц, образовав с ними «всешутейший, всепьянейший собор». В этом, может быть, не столько было кощунства, сколько диких форм веселья; многое делалось для издевательства над «бородачами», как называл он косную и темную часть духовенства, упорно державшуюся за старомосковские повадки.

Церковь, например, преследовала курение табака, но не в силу его вредных качеств, а потому, что он был «бесовским зельем». Пётр демонстративно поощрял его курение. Он как бы освобождал от оков те земные удовольствия, которые церковь объявляла грехом. Заведением ассамблей хотел направить русское развлекательное времяпрепровождение по голландскому образцу, хотел, чтобы косолапые москвичи учились там «людскости» и «политесу» — пили пиво, курили, танцевали под музыку.

Старая Москва держала женщин взаперти; теперь им приказано было ходить в ассамблею вместе с мужьями и с отцами. Такое принудительное веселье мало похоже на культуру,— скорее, это то же варварство. Но, как сказал Карл Маркс, «Пётр варварством побил русское варварство». Это парадокс, но это правда. От смешных примитивных петербургских ассамблей пошла блестящая светская жизнь русских столиц, пошло усиление связей с Европой.

Нельзя забывать, что генезис само́й европейской цивилизации был такой же. Ее тоже ковали «ударом мечным». Только не свой отечественный Пётр Великий стоял у ее колыбели, а свирепый римский центурион. Современные Франция, Германия, Англия, Испания приобщены к культуре через римское завоевание, рабство и колонизацию. Случилось это за 15 веков до Петра. Чтобы России, удаленной от средиземноморского мира, сравняться с этими странами, ушедшими вперед на полторы тысячи лет, нужны были методы экстраординарные. Нужен был прыжок.

Из всех антипетровских речей чаще всего приходится слышать протесты против его церковной реформы. Он, дескать, принизил церковь и тем самым «сломал духовный хребет России». В этом сказывается, прежде всего, плохое знание того, что представляла собой допетровская церковь при ее безграмотном духовенстве, при сплошном обрядоверии, при значительных остатках язычества, при отсутствии всякого благолепия церковных служб с их «многогласием», с разговорами в храмах во время службы, когда ни одного слова из богослужения невозможно было разобрать. И эти грехи еще не самые страшные. А почитайте «Духовный Регламент» 1721 года, почитайте сотни других документальных свидетельств, и вы поймете, что Пётр унижал не церковь, а ее допетровское состояние. Величайшим для нее благодеянием было устранение образовавшихся на ней безобразных наростов.