Гаральд Граф - Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг.

В Александрии «Макаров» получил приказание идти в Пирей, так как наш шеф, королева Эллинов, просила морского министра разрешить крейсеру побывать у нее в гостях. К тому же неожиданно сильно заболел наш командир, и его необходимо было поскорее доставить в госпиталь [221].

Пономареву становилось все хуже и хуже, и доктор просил как можно скорее его доставить в госпиталь. Поэтому адмирал разрешил нам прервать стоянку в Александрии и полным ходом идти в Пирей. Старший офицер вступил в командование крейсером [222]. Выйдя в море, мы стали доводить скорость до полной, но при этом началась такая тряска в корме, что больной командир взмолился, чтобы скорость была уменьшена. Таким образом, открылось новое свойство нашего вновь построенного корабля. Всего‑то наша наибольшая скорость была 21 узел, а оказалось, что и 20 нельзя довести, из‑за сильной тряски.

В Пирее мы вошли в гавань и встали рядом с греческими крейсерами типа «Псара» [223]. Весь греческий флот казался каким‑то забытым и убогим – без всякого признака жизни.

Лейтенанта Вилькена и меня послали с обычным визитом на старший в гавани корабль. Это и была «Псара». С трудом разыскали дежурного офицера, который оказался один на три корабля. Он страшно сконфузился, что даже не может предложить нам бокал вина. Мы его успокоили, что это не имеет никакого значения.

Первым делом командир был свезен в госпиталь, а потом крейсер стал готовиться к приему королевы. Она прибыла на следующее утро с великой княгиней Еленой Владимировной, супругой королевича Николая. Они провели у нас целый день – завтракали и затем пили чай.

Королева была исключительно милым и добрейшим человеком. Она подолгу беседовала со всеми офицерами, гардемаринами и с командой. Обошла все помещения. Интересовалась всякой мелочью. Нам казалось, что она уже слишком с нами просто держится и слишком «жалеет бедных матросиков», которые старались использовать ее бесконечную доброту и заваливали просьбами, вплоть до сложения взыскания. В свое время известный адмирал Бирилев, командовавший Средиземноморской эскадрой, даже ей сказал: «Ваше величество, вы портите мне матросов».

Королева и великая княгиня доставили нам большое удовольствие своим посещением, и мы не заметили, как прошло часов шесть их пребывания на крейсере.

Затем офицеры получили приглашение во дворец в Афины. Король, королева и вся королевская семья нас встретили чрезвычайно любезно, и мы были приглашены к обеду.

Правда, после богатого и пышного русского Двора греческий казался очень скромным и как бы бедноватым. От всей обстановки русского Двора веяло мощью. Его декоративность была уместна и производила большое впечатление, а здесь все казалось до известной степени лишь потугами на нечто большое.

Это, конечно, не имело отношения к тому, что мы были глубоко тронуты тем внимание, которое оказал нам наш августейший шеф.

Накануне ухода крейсера (адмирал дал нам всего три дня) кают‑компания устроила большой прием королю, королеве и всем членам семьи. Были заготовлены роскошные букеты для высочайших дам. Паровой катер за гостями был отправлен с лучшими уборами и с офицером на руле.

Когда катер подходил к крейсеру, были вызваны во фронт караул, офицеры и команда. Офицеры были в вицмундирах.

На крейсер прибыли король, королева, наследный королевич Константин, королевич Николай с супругой великой княгиней Еленой Владимировной, королевич Христофор и принцесса Мария. При этом с ней произошел неприятный случай, который несколько омрачил общее настроение. Когда она собиралась выходить из катера, то каблучок ее туфельки попал в отверстие в решетчатом люке. Поэтому, когда она хотела поднять ногу, та подвернулась, и принцесса упала, растянув жилу в щиколотке ноги, и ей было больно ходить. Однако, чтобы не испортить торжества, принцесса Мария пробыла весь прием на крейсере и не подавала виду, что ей больно.

Король был в форме русского адмирала и имел на погонах вензель «О» с короной в честь своей супруги. Войдя на крейсер, он снял пальто, и оно было передано одному из близстоящих матросов.

По этому поводу я услыхал забавный разговор между этим матросом и другим. Второй матрос подошел к первому и спрашивает: «А чье это ты держишь пальто?» – «Да самого короля», – отвечает первый. «Ишь ты, самого, а у наших‑то господ офицеров польты‑то много почище будут». Первый на это вразумительно ответил: «Дурак, ведь это же греческий король, а знамо дело, греки народ бедный, вишь всякую дрянь жрут, ну и король у них бедный». Тогда я обратил внимание на пальто, которое возбудило интерес матросов, и действительно, вид у него был не слишком новый, но не потому, что было много ношено, а оттого, что король надевал его редко и оно много лет лежало.

Матросов чрезвычайно поражало, что греки в порту ловили спрутов и приготовляли из них какое‑то блюдо. Им эти спруты казались чем‑то отвратительным, которых можно есть только с голодухи. По этому факту они и судили о бедности греков.

На следующий день перед съемкой с якоря королева с великой княгиней опять приехали к нам, чтобы попрощаться. Она сказала, чтобы мы не беспокоились о состоянии здоровья командира, потому что она сделает все, чтобы помочь ему скорее выздороветь.

Нам предстояло идти на присоединение к отряду в Гибралтар. Пока мы стояли в Пирее, он побывал в Алжире, встретился с американским флотом, который впервые совершал кругосветное плавание.

Американским матросам разрешалось посещать все рестораны и увеселительные места, которые посещали и офицеры. Причем офицеры были в штатском, а матросы вечно в форме. Вели они себя на берегу чрезвычайно независимо и шумно: клали ноги на спинки кресел в театре, кричали, пели. А то и не прочь были лезть в драку, если кто‑либо пытался их угомонить. Поэтому боязнь попасть с ними в какую‑либо неприятную историю совершенно отбила охоту у наших офицеров съезжать на берег, и это сильно испортило приятность стоянки [224].

В Гибралтаре мы опять встретились с американцами, куда они пришли на следующий день после нашего прихода [225]. Главные силы американского флота представляли очень внушительную картину, и мы с завистью смотрели на ряды линейных кораблей и крейсеров под красивыми флагами, усыпанными звездами. Флот сопровождало несколько больших транспортов с запасами необходимых материалов и провизии, так как американские матросы должны были питаться совершенно так же, как им полагалось в плавании у своих берегов. Кроме того, на этих транспортах имелся контингент матросов для пополнения убыли команды, а эта убыль могла быть только в силу болезней или дезертирства.

Надо заметить, что в те времена матросы американского флота служили не по набору, а по контрактам, и для привлечения их на службу существовали особые вербовщики. При большом росте флота набрать достаточное количество матросов было нелегкой задачей. Поэтому, как ходили слухи, им нередко приходилось прибегать к различным хитростям. Например, встречая безработных, они их напаивали, давали полагающуюся довольно крупную сумму на расчеты с берегом и заставляли подписывать обязательство служить на флоте. Этим они их совершенно связывали, и если те не являлись в соответствующее рекрутское бюро, то их считали дезертирами. Благодаря этому среди матросов был элемент, который не желал служить и не прочь был при первом удобном случае удрать. Так это было или не так, но мы часто наблюдали, что на многих кораблях поднимался флаг, означавший, что на нем заседает суд особой комиссии, то есть, значит, были часты случаи крупных проступков против дисциплины [226].