Юрий Селезнев - В мире Достоевского. Слово живое и мертвое

Соприкосновение с поэзией Тютчева и дает нам это чувство нашей собственной причастности живой жизни всего человечества, мира, вселенной.

«В наш век, – писал выдающийся советский ученый Владимир Иванович Вернадский, – человек впервые реально понял, что он житель планеты и может – должен – мыслить и действовать в новом аспекте… в планетарном…» И дело тут вовсе не в том только, что человек освоил для себя уже большую часть планеты, что жизнь человечества, при всей ее разнородности, стала неделимой, единой. Событие, происходящее в захолустном уголке любой точки любого континента или океана, отражается и имеет следствия – большие и малые – в ряде других мест, всюду на поверхности Земли. (Позволим себе вспомнить один только пример такого следствия: «Химикаты, которые употребляются для борьбы с вредителями сельского хозяйства, обнаружены на Северном полюсе и в печени пингвинов, обитающих в Антарктиде», – пишет в книге «До того, как умрет природа» французский ученый Жан Дорст. Очевидно, нет надобности напоминать, что те же планетарные следствия в не меньшей, если не в еще большей степени характерны ныне для всех сторон человеческой жизнедеятельности, в том числе и культурных, идеологических, нравственных. – Ю. С.) «Телеграф, телефон, радио, аэропланы, аэростаты, – продолжим мысль В. Вернадского (его «Размышления натуралиста» писались им в 30-е годы), – охватили весь земной шар. Сношения становятся все более простыми и быстрыми. Ежегодно организованность их увеличивается, бурно растет».

Так вот, хочу повторить, дело не только в этом: «Но более того, – говорит ученый, выдвинувший идею и разработавший теорию ноосферы. – Геологически мы переживаем сейчас выделение в биосфере царства разума, меняющего коренным образом и ее облик и ее строение», ноосферы, создаваемой, по мысли ученого, новой формой биогеохимической энергии, «которую можно назвать энергией человеческой культуры»…

Планетарное сознание, таким образом, есть осознание человеком не просто биологической взаимозависимости с природой, но – ныне – и взаимодействия культурного, «поскольку, – по словам М.М. Пришвина, писателя-мыслителя, близкого по своему творческому мироотношению к идеям В. Вернадского, – в ней (природе, – Ю. С.) действительно содержится родственный человеку, осмелимся сказать, культурный слой».

И, наконец, «к ранее известной области человеческой жизни (ноосферы), – пишет В. Вернадский, – …прибавились две новые, резко от нее отличные, – мир просторов Космоса и мир атомов и их ядер, по отношению к которым приходится, по-видимому, коренным образом менять основные параметры научного мышления…»

Человеческое сознание уже сегодня формируется не только как планетарное, но и в полном смысле этого слова – как космическое; открывая и созидая уже в космосе «родственный культурный слой».

Думается, глубоко не случайно современный ученый прибег к авторитету тютчевского слова. Эти строки цитирует в своих «Размышлениях натуралиста» и В. Вернадский. Поэтическая мысль Тютчева, поэта XIX века, оказывается по духу и смыслу родственной самым передовым научным поискам, гипотезам, открытиям нашей эпохи… Именно об этом говорит советский ученый И. Забелин: «Но традиции, выраженные в двух последних строчках, никогда не прерывались, они близки и дороги нам. Мы еще только начинаем познавать язык природы, ее душу, ее разум… За семьюдесятью семью печатями для нас «внутренний мир» растений: сегодня само это понятие звучит сказочно, но в той или иной форме он, видимо, существует».

В числе поэтов, чье художественное мироотношение в буквальном смысле нравственно формировало наше планетарное и космическое сознание задолго до эпохи научного освоения космоса, в первую очередь мы должны назвать Тютчева.

Сегодня, когда космическое и, в частности, экологическое сознание будет становиться все более не только научным, но и народным, даже обыденным, поэзия Тютчева, безусловно, явится активным фактором этого процесса.

Тютчев умел слышать и постигать этот язык настолько, что порою, кажется, сама природа говорит с нами его стихом. Поэзия Тютчева действительно приближает нас к тому пределу, за которым «бездна нам обнажена… И нет преград меж ей и нами…».

«Все во мне, и я во всем» – вот «формула», а скорее образ, поэтического мироотношения Тютчева, мироотношения, которое становится сегодня и формой общественного сознания и самосознания человека космической эры.

Великий поэт (и в этом он наиболее близок мировосприятию Достоевского) воспринимает мир в целом как трагедию, в античном, философском смысле этого слова – как вечную, непримиримую борьбу духовных, творческих, созидательных начал с силами хаоса, разложения, слепого рока. Эта борьба, разрешающаяся грандиозными, мировыми, историческими, личностными катастрофами, требует от человека не безучастной созерцательности, но активного деяния, ибо человек есть средоточие всех мировых борений, и потому сама жизнь человеческая есть трагедия. Мир Тютчева – это мир между двух бездн, мир на грани катастрофы во всех проявлениях: от движений человеческого чувства, любви даже («О, как убийственно мы любим», любовь – «поединок роковой») до судеб Отечества, от состояния природы (вспомним хотя бы его «грозовые» стихи), всегда сопряженного с состоянием человека («Дума за думой, волна за волной – два проявленья стихии одной»), – и до состояния всей Вселенной («О! страшных песен сих не пой про древний хаос, про родимый!»; «Когда пробьет последний час природы…»).

Но Тютчев как поэт и как мыслитель не певец хаоса и катастроф. Он противостоит им прежде всего творящим поэтическим словом. В мире трагедии все подвержено ее жестоким законам. Даже само слово:

Тютчев – поэт-воин, боец, трагически идущий навстречу катастрофам, в самое пекло хаоса, ибо только собственным участием в борьбе можно определить, хотя бы и ценой собственной гибели, исход этой борьбы.

«Может быть, это хаос перед новым творением?» – вопрошал он. Многие стихи Тютчева – это удивительной силы сгустки духовной энергии, соприкосновение с которыми заряжает читателя, слушателя. Эти стихи и были для Тютчева-бойца его поэтическим оружием в борьбе за цельного человека (ибо: «Не плоть, но дух растлился в наши дни»), активно противостоящего силам хаоса и разложения, способного быть бойцом.