Юрий Селезнев - В мире Достоевского. Слово живое и мертвое

Утопия? Да, утопия, – соглашался и сам Достоевский, но соглашался не до конца, как бы говоря: пока утопия, – веря, что его идея возможности и необходимости братского единения всех народов – из тех утопий, которые в конце концов, пусть даже и в «отдаленнейшем будущем», станут уже областью не предвидений, но непосредственных духовных исканий нового, внебуржуазного человечества.

Что ж, мы, люди конца XX века, не просто верим, но знаем: многие из «сказочных» мечтаний человечества, завоевав мир, переходили из сферы утопии в сферу реальности. Да, порой их путь бывал долог и нелегок, но человечество проходило по нему: от сказок о ковре-самолете до космических ракет, от социальных утопий до мирового лагеря социализма…

Вера, убежденность Достоевского в будущее духовное возрождение России, способной сказать миру истинно новое Слово; в народ, который не поддастся искушениям идеала буржуазности, не преклонится перед идолом золотого тельца, – все это тоже утопия? Асам Достоевский, все более завоевывающий мир своим словом – проповедью о братстве, о будущей социальной справедливости, о прекрасном гармоничном человеке? Нет, это – уже не утопия. Достоевский был одним из первых, кто «прорубил миру окно в Россию», и мир до сих пор смотрит на нас во многом его «глазами». Вот почему нам совсем не безразлично, как истолковывают дух и смысл его творчества наши идеологические противники. А они толкуют его так, как им выгодно, как диктуют им условия и законы идеологической борьбы, взявшей на вооружение стратегию «вторжения без оружия», антисоветизма, нередко обретающего формы попыток нашего культурного, нравственного, духовного разоружения, денационализации, противопоставления культурных традиций одних народов нашей Родины другим, сеяние ядовитых семян откровенной русофобии и т. д. Тут-то, как правило, используется и жупел «ужасного» Достоевского: талдычатся «зады» о его «человеконенавистничестве», «реакционности», «злобности», «национализме» и т. д. в зависимости от нужд и потребностей очередной кампании.

Да, Достоевский сложен, нередко и противоречив. Но каковы бы ни были его противоречия или даже ошибки и заблуждения – в действительности многие из которых мнимые, либо навязываемые ему, либо давно отошедшие в небытие вместе с эпохой, породившей их, – Достоевский – наше мощное идеологическое оружие в борьбе с буржуазностью сознания, с «бесовством» ультра-, псевдо-, лжепророков, мессий, в какую бы тогу они ни рядились; с теориями вседозволенности, казарменного мироустроения, шигалевщиной, верховенством, инквизиторством всех родов и видов. Он – непреходящая нравственная сила в воспитании любви к Родине, к своему народу, в воспитании истинного патриотизма, воспринимающего все искренние голоса в общемировом диалоге культур, действенно сочувствующего любому народу, борющемуся за свою политическую, социальную, национальную свободу.

Нужно сказать, что толкование идеи Достоевского как узконациональной, обращенной лишь к своему народу, вызывает все больший отпор и на Западе: «Теперь я не разделяю этого мнения», – пишет, например, один из прежних сторонников такого толкования Герман Бар. – Достоевский «решает проблему нашего времени» и является «единственным художником, благодаря которому Европа сможет вновь обрести себя и воспрянуть духом».

Изданный в Штутгарте «Философский словарь» признает, что «на Западную Европу… Восток оказал самое сильное влияние через романы Достоевского, в которых в глубоко поэтической форме выражается славянское, общечеловеческое содержание».

Имея в виду, что одно из важнейших проявлений народности Достоевского – его ярко выраженная, непримиримая антибуржуазность, сама проблема мирового значения Достоевского сегодня обретает не только теоретически, но и практически важное идеологическое значение: наша задача – перевести этот источник новой силы из области мирового предчувствования, ощущения в сферу осмысления Достоевского как могучей силы преодоления буржуазного сознания.

И в этом плане проблема мирового значения Достоевского открывается еще в одном, быть может центральном, аспекте: Достоевский как нравственная категория в системе современного общемирового диалога идей.

Достоевский все более осознается как великая объединяющая, центростремительная сила, сближающая людей, народы, нации. Вот почему он и воспринимается сегодня не просто как гениальный писатель, но как нравственная величина, духовное понятие.

Мы – его соотечественники, потомки и наследники – имеем право гордиться таким нашим «полномочным представителем» в мире. Но право, как известно, всегда определяет и соответствующую меру ответственности. Нашей ответственности, а следовательно и лично каждого из нас, за судьбу нашей Родины в целом и, в частности, за ее культурный, идейно-нравственный, духовный облик.

1981

Личность выражает себя в общезначимом деянии, а потому и «познается через познание вклада, внесенного в общее дело людей» [38], – пишет Б. Бурсов. Первый вопрос, который сразу же встает перед исследователем личности, тем более личности гения, – это вопрос, поставленный в свое время еще Гоголем: «Какое новое направление мысленному миру дал Пушкин? Что сказал он нужное своему веку?.. Произвел ли влиянье на других, хотя личностью собственного характера?.. Зачем он дан был миру и что доказал собою?»

Для писателя его общезначимое деяние заключается, естественно, прежде всего в слове. Как писал М. Пришвин, «дело человека – высказать то, что молчаливо переживается миром. От этого высказывания, впрочем, изменяется и самый мир» [39].

И все же истоки общезначимости слова, «перерождающего мир», – в природе общезначимости самой личности. Конечно, авторитет слова прежде всего в самом слове. Истинное слово, данное миру тем или иным человеком, становится со временем словом человечества, словом мира о самом себе. Тем не менее не случайно задаем мы вопрос: «Кто сказал?» Важно не только каково слово само по себе, но чье это слово, подтверждено ли оно, обеспечено ли оно авторитетом личности.

Что в человеке обеспечивает силу убедительности его слова? Какие индивидуальные человеческие качества лежат в основе деяния личности, перерождающей мир, «остающейся на 1000 лет»? Вот вопрос, на который обязан ответить или по крайней мере стремиться к этому исследующий личность гения.

Так, например, накануне роковой дуэли Пушкин сказал С. Карамзиной: «…Мне нужно… чтобы доброе имя мое и честь были неприкосновенны во всех углах России». Забота поэта о своем добром имени – это понимание своей ответственности как личности за свое слово, за его честь перед потомками, перед народом, Россией.