Татьяна Девятова - 5 судьбоносных вопросов. Мифы большого города

В действительности, разумеется, каждый человек сам организует собственную жизнь, поэтому обвинять некого. И мы знаем две вещи. Во-первых, далеко не у всех в России дела плохи, значит, в смысле возможностей наша страна не безнадежна. А во-вторых, такое огромное количество людей переезжают в другие страны, мигрируют, получают новое гражданство, изучают другие языки, начинают жизнь с нуля. И ничего – справляются. Правда, у них, в таком случае, нет возможности обвинить, например, Соединенные Штаты, куда они переехали, в том, что что-то в их жизни не ладится. Сам решил, сам переехал, будь любезен работать и играть по правилам. Кто-то, конечно, из мигрантов винит приютившую их страну, но сам, по крайней мере, осознает, что это достаточно глупо. Остальные же, хотя это и очень непросто дается, и большого труда требует, ассимилируются.

Теперь относительно империи. Тут очень много вопросов – больших и маленьких. Но один из существенных моментов заключается в том, что мы привыкли отстраивать свою самооценку исключительно за счет противопоставления себя другим. То есть мы чувствуем свою ценность именно в системе противопоставлений. В этом, надо полагать, заключается одна из типических психологических особенностей нашего этноса.

– Разве это не у любого народа так? Немцы, французы, американцы…

– У любого. Но тут вопрос не в самом механизме, а в том, как именно он реализуется. Андрей Бильжо – психиатр, доктор наук и вообще очень толковый дядька – как-то очень точно подметил это отличие. Вот он говорит: возьмем, например, художника (а можно и любую другую профессию наугад). Если два русских художника сядут вместе и выпьют, то после второй рюмки один другому скажет: «Знаешь, Вася, ты, конечно, человек хороший, но я тебе честно скажу: художник ты – никакой, малюешь, брат. Это я тебе по дружбе говорю, честно». Если же два итальянца выпьют пару бокалов вина, то один другому скажет: «В нашем городе много хороших художников, но есть один великий. И это ты, Джованни!» На что тот ему ответит: «Нет, Франческо, лучше тебя нет художников в мире!»

Противопоставление есть и в том и в другом случае. Но здесь вопрос качества этого противопоставления. Мне один из мэтров телевизионного жанра как-то сказал: «Скверную вы программу делаете, доктор. Кому это интересно, что другие люди вылечиваются? Никто это смотреть не будет. Если вы хотите, чтобы у вас был рейтинг, вы должны самые-самые трагические истории человеческие показывать, чтобы зритель посмотрел на них, ужаснулся и сказал себе: “Слава тебе господи, у меня, оказывается, все совсем неплохо. Бывает и хуже!”». Прямо радует чужая беда!

И при том что с предложением этого мэтра от телевидения я категорически не согласен, суть психологии российской он ухватил верно. К великому сожалению, нам хорошо не когда нам хорошо, а когда у других хуже. И вот как только мы скажем себе, что у всех других все плохо, сразу нам наше болото начинает казаться райским садом. И вместо того чтобы засучить рукава и осушать его, мы сидим сложа руки и наслаждаемся. Нам это надо обязательно говорить, что «у них там все плохо», в противном случае ощущение собственной состоятельности у нас как-то не возникает, не формируется.

Даже когда мы говорим о «великой русской литературе» – мы это не в том смысле говорим, что, мол, какие у нас хорошие были писатели, а в том смысле, что, мол, какая у вас там – на Западе и на Востоке – может быть литература? Бумагомарание одно! И это всего касается – работы, семьи, чего угодно. «Да ты на себя посмотри!» – это же любимая формулировка. Словно бы если он хуже, то у тебя все хорошо. Вот не вижу я в этом логики. Может быть, вполне себе плохо и у того и у другого. И то, что у одного плохо, это другого и не извиняет, и жизнь его лучше не делает.

А так да, вы правы, конечно. Англичане недолюбливают французов, французы – англичан, но все это носит некий культуральный характер национального стеба. А у нас же на этом идеология построена.

А ведь верно подмечено. Сразу вспомнились все те эпитеты, которыми мы обычно награждаем представителей других национальностей во время досужего трепа – ни одной более-менее приличной формулировки. И американцы у нас «с одной извилиной в голове» (а мы, естественно, – умище девать некуда), и улыбка-«чиз» у них не настоящая, а деланная (а у нас – душа нараспашку), и невежественные они – Иран от Ирака отличить не могут (а мы – самая читающая страна в мире). И немцы – педантичны до тошноты, а уж про финнов и напоминать не буду, даже неловко становится. И кто нас за язык тянет? Надо спросить.

– А откуда взялась эта дурная привычка – говорить про другие национальности гадости?

– По всей вероятности, эта особенность имеет давние исторические корни. Мы же очень молодая культура и относительно поздно влились в общую мировую «тенденцию». От язычества мы официально отказались всего тысячу лет назад (по факту, понятно, это даже не за сто лет случилось, а несколько веков происходило), а рабства на Руси нет всего только полтора века, прошу прощения.

Вы вспомните, как описывает русская православная церковь крещение Руси, когда князь Владимир решал вопрос – что делать со своей страной, какую веру ей принять? Я хочу, чтобы вы поняли: речь идет о девятисотых годах! Запад к этому времени уже две жизни свои прожил. И вот Владимир посылает своих дипломатов, которые едут в разные епархии – кто в синагоги, кто в православные храмы, кто в католические, смотрят служения и выбирают, какое больше понравится. Мы были некой дамой на выданье и могли многое себе позволить – и покапризничать, и поскандалить. Впрочем, к нам и относились соответственно.

Потом татаро-монгольское иго. Тоже нельзя сказать, чтобы была государственность сильной, раз такое безобразие могло случиться. Потом то, что мы почему-то считаем своей историей, а на самом деле это не наша история, а история Киевской Руси, и вовсе отвалилось. Дальше собственно наша, российская история начинается – на севере: Новгород, Московское княжество. Все это постепенно как-то организуется. Причем тоже не скажешь, что бойко. Единичные всплески в рамках тотальной междоусобицы – Иван Калита, Иван Грозный… Но у нас поляки в Москве всего каких-то четыре века назад заседали, и никаких вопросов к ним не было – правят себе, и слава богу. Смутное время было по-настоящему смутным, и не потому, что государственность вдруг ослабла, а просто потому, что она толком еще и не возникла.

Потом появляется Петр Великий, который по сути дела превращает наконец Россию в государство – регулярная армия, флот, судебная система, первый полноценный законодательный орган, первый университет и так далее. А это всего триста лет назад! Причем превращает механистически, подлинные изменения в сознании происходят намного позже. Если вы почитаете воспоминания иностранцев, которые приезжали в Россию в XVIII веке, то будете немало удивлены. И дело не в том, как они оценивают состояние общественной и политической культуры в России на тот момент, а в самих «зарисовках из жизни», которые они представляют на беспристрастный суд своего читателя. И эти зарисовки впечатляют! А можно, на худой конец, почитать Дмитрия Мережковского – роман «Христос и Антихрист (Петр и Алексей)», например. Безусловно ангажированное произведение, но фактологическая атмосфера книги, если так можно выразиться, вполне объективна. Мережковский в этом смысле был больше скрупулезным историком, нежели писателем, и образ в сущности языческой России начала XVIII века, нарисованный в романе, вполне достоверен.