Лев Вершинин - Идем на восток! Как росла Россия

Почему пришли чукчи, в точности неясно. Говорят всякое. Кто-то думает, что просто так. Иные (корякские) сказания утверждают, что хотели мстить за Иллика. Но это вряд ли. Никто им был этот «не совсем настоящий» князец, и смерть его не была поводом для вендетты. Ряд исследователей полагает, что «бунташный ворик» успел незадолго до гибели позвать «настоящих» на помощь, назвавшись «послушным», и вот это больше похоже на правду, потому что с севера шла не случайная «партия» искателей добычи в несколько десятков человек. Шло большое для тех мест ополчение – не «столько, сколько рыбы в море, а на берегу гальки», конечно, как голосили напуганные коряки, но очень большое, много сотен, – и шло, видимо, зная уже о гибели князца, очень жестоко, угоняя оленей и убивая (успели обнулить не менее сотни) вновь объясаченных коряков. В принципе, был смысл боя не принимать, тем паче не давать: опытный сибиряк знал и с кем имеет дело, и что никаких гарантий успех нет. Однако местные коряки умоляли защитить, а они уже вновь платили России ясак, и значит, Россия не имела права отказать. Россию же представлял Шестаков, и сколько у него было людей, в таком раскладе никакого значения не имело.

Так что рано утром 14 марта 1730 года отряд (20 казаков, 113 «инородцев») двинулся навстречу чукчам и около полудня столкнулся с ними на реке Егаче. О ходе сражения, к сожалению, известно очень мало, наверняка знаем мы только, что коряки и тунгусы разбежались, лишь завидев противника, а «настоящие», выдержав первый залп, сумели навязать отряду (вернее, оставшимся в строю русским и саха) рукопашную, в ходе которой Афанасий Федотович был тяжело ранен стрелой в горло, захвачен и убит. Тело его сумел, ценой собственной жизни, отбить у врага дворянин Борис Жертин, а еще на поле боя осталось 10 казаков, шесть саха (все, что были в отряде) и один крещеный коряк. Еще 21 «инородец», тунгусы и коряки, изловленные чукчами, были уведены в рабство вместе с оленями, остальные же, во главе с есаулом Остафьевым, отступили в относительном порядке, вынеся тело командира, но потеряв весь обоз. «Настоящих» тоже легло немало, не менее сотни, но дело того стоило: трофеи были сказочные – дюжина фузей, дюжина ручных гранат, столько же панцирей, три «новых ружья» (что бы это ни значило) и огромный табун «казенных» оленей. Плюс знамя, спасти которое не удалось. А спустя три недели, в начале апреля, неживой Афанасий Шестаков добрался, наконец, до Анадырского острога, куда он так стремился, на счастье свое, так и не узнав, что всю власть над краем взял в свои руки ненавистный «дурак-капитанина». Впрочем, учитывая реакцию края на случившееся у Егаче, завидовать Павлуцкому не приходилось. Однако смутить Дмитрия Ивановича трудностями, видимо, было невозможно…

3 сентября 1729 года капитан с командой прибыл в Анадырский острог, имея на руках точные инструкции Петербурга: «уговаривать в подданство добровольно и ласкою, применяя оружие в самой крайности» и Тобольска: «о призыве в подданство немирных иноземцов чинить по данной инструкции, а войною на них не ходить». Вполне в духе Века Просвещения. Однако в местах, где ему предстояло наводить порядок, работали совсем иные правила, и люди, с которыми он имел дело, ничего не слышали о Монтескье. Разгром Шестакова уронил авторитет «длинноносых» если и не до плинтуса, то близко к тому. «Верные» коряки утрачивали верность, «неверные» предлагали «послушание» чукчам, ставшим на какое-то время общепризнанной «сильнейшей силой», и в конце концов в сентябре огромная толпа, в которой трудно было понять, кто ясачный, а кто нет, осадила – правда, неудачно, – Ямской острог. Даже камчатские ительмены, верования которых проповедовали непротивление, решились на что-то вроде мятежа.

В такой ситуации ни о каких ответных действиях думать не приходилось, слава Богу еще, что «настоящие», огорченные потерями, ушли в себя, никаких активных действий не предпринимая, и на «чукотском фронте», как позже на Шипке, все стало спокойно. Можно было хоть сколько-то перевести дух. И капитан не теряет времени зря. Узнав о случившемся с Шестаковым, он, еще пребывая в Нижнеколымске, рассылает по краю депеши, извещая все гарнизоны, что принимает командование на себя. Несколько капралов, требующих подтверждений из Якутска, на пару дней садятся под арест, а в Якутск, Охотск и прочие населенные пункты уходят приказ: всем войскам сосредоточиться в Анадырске, а прибыв в острог сам, капитан лично готовит служилых к предстоящему походу на «немирных чукоч». Старт которому и был дан в марте следующего, 1731 года, и силы в поле вышли немалые: 215 солдат и казаков, 160 коряков, 1 саха и 60 юкагиров – всего 436 штыков. Чукчи, впрочем, получая информацию от «подсыльщиков», тоже готовились неслабо, собрав, в конце концов, совершенно невиданное, даже сказителей удивлявшее войско – более трех тысяч воинов. Причем, судя по телам «зубатых» людей – «на губе дыры, в них вставлены зубы, из моржовых зубов вырезанные» (то есть азиатских эскимосов, которых умилыки брали только в самые большие походы), можно предполагать, что русским дала бой вся тундра.

Тем не менее Павлуцкий двинулся навстречу, по пути довольно жестко зачищая местность, тем самым провоцируя врага атаковать. «И 9 маия, – скрупулезно отмечал он в дневнике, – дошед до первой сидячих около того моря чюкоч юрты, в коей бывших чюкоч побили… Усмотрели от того места в недальнем разстоянии… сидячих одна юрта и бывших в ней чюкоч побили… И дошед до их чюкоцкого острожку… и в том остроге было юрт до осьми, кои разорили и сожгли». Далее, в трех – одно за другим, с небольшими перерывами, – сражениях атаковавшие-таки чукчи были разгромлены. По сообщениям свидетелей и сказителей – в данном случае, вполне совпадающим, – «тела храбрых скрыли собой землю, тела сильных скрыли собой тела храбрых, и мало кто ушел домой, проверить своих оленей». После третьей битвы остатки ополчения рассыпались. Потери Павлуцкого по итогам кампании оказались минимальны: 3 русских, 5 коряков, 1 юкагир и 1 саха, точное же число павших чукчей неведомо (не меньше 802 и не больше 1452 воинов, не считая 162 пленных). Освободили из рабства более сорока коряков, пару русских, вернули более 40000 «казенных» оленей и, сверх того, все ружья и доспехи, захваченные «настоящими» на Егаче, в том числе личные вещи Шестакова. Афанасий Федотович теперь мог спать спокойно, а Дмитрий Иванович получил возможность передохнуть.

Реакцию края на случившееся трудно переоценить. Такого разгрома и таких жертв в стойбищах «настоящих» не помнили ни самые старые старики, ни самые придумчивые сказители. Коряки толпами сбегали в Анадырск присягать, осмелевшие юкагиры «близ чукоцких пределов оленей гонять начали», и только мудрый командующий, реалист и прагматик, не обольщаясь, писал в начале февраля, извещая Тобольскую канцелярию о положении дел, что «привести чукоч в подданство невозможно». Он знал противника. Он аттестовал его по высшему рангу: «Народ сильный, рослый, смелый, плечистый, крепкого сложения, рассудительный, справедливый, воинственный, любящий свободу и не терпящий обмана, мстительный, а во время войны, будучи в опасном положении, себя убивают. Стреляют из луков и бросают камни, но не очень искусно». И он все понимал. Однако долгая ночь с 1731 на 1732 год прошла без эксцессов, «настоящие» затаились в снегах, и весной, как только начало рассветать, Павлуцкий окончательно подытожил сделанное, «приведя в доброе разумение» последние корякские роды, пытавшиеся уклониться от выплаты дани. Однако, хотя и приложил все усилия, так и не сумел отыскать ни одного чукотского стойбища: «настоящие» зализывали раны, и это дало капитану возможность заняться одновременно (его хватало) – и очень успешно – множеством иных дел. Важных и нужных: от реставрации укреплений Анадырска до похода «Святого Гавриила», экипаж которого, как известно, открыл Аляску (увы, большинство его чертежей, как и бумаги Шестакова, были украдены Делинем).