Лев Вершинин - Идем на восток! Как росла Россия

Однако «почти хан» продолжал лавировать «между львом и драконом». Сразу же по возвращении в степи он отправляет в Петербург посольство, клятвенно подтвердившее, что все по-прежнему и Средний Жуз остается под «покровительством» России, а когда посольство вернулось, опять расшаркался перед Пекином, сославшись на то, что в случае отказа Россия угрожает войной, но если Китай поможет, он готов воевать. А поскольку война с русскими маньчжурам была совершенно не нужна, хитрый казах безнаказанно сохранил «двойное гражданство». В 1771-м он, наконец, стал ханом Среднего Жуза, а в 1778-м был избран великим ханом Казахской Орды. В Петербурге, однако, этого титула не признали, и обиженный старик отказался ехать в Петропавловск для принесения присяги России. Но вся эта мишура не имела уже никакой реальной цены, тем более что уже в 1781 году хан умер, и в степи все пошло по накатанной колее. Средний, Аблаев, Жуз фактически распался в процессе выяснения его детьми и внуками отношений на тему, кто теперь Аблай, по ходу чего южные роды как-то незаметно оказались под контролем Коканда, уже прижавшего к ногтю Старший Жуз и отменившего тамошних ханов, а кланы, кочевавшие на севере, видя кокандские нравы и методы, все больше жались к кочевьям Младшего Жуза, с каждым годом все прочнее «прилипающего» к России.

Россия – не Коканд. По состоянию на конец XVIII века Петербургу от казахов не нужно было, в сущности, ничего, кроме лояльности и спокойствия в степи. В обмен Екатерина II шла навстречу степным вассалам во всех их чаяниях, которые не противоречили здравому смыслу. Когда несколько родов Младшего Жуза пожаловались на то, что набеги из Хивы делают жизнь совершенно невозможной, их лидеру, Букею, было позволено перевести своих людей через Урал и кочевать в Заволжье, образовав новую, Внутреннюю, Орду в статусе полноценного ханства. На сторону кочевников, как правило, становился Петербург и в их спорах, подчас довольно кровавых, с уральскими казаками, которые, будем честны, далеко не всегда бывали политически корректны. Как, впрочем, и их оппоненты. Была предпринята и попытка решить по-человечески непростые проблемы, назревшие в недрах Младшего Жуза, ханы которого стремились собрать в своих руках побольше власти, а «черная кость», напротив, пыталась сохранить остатки древних прав. И те, и те апеллировали к «покровителю», причем первые, сами не сознавая того, взывали к чувству классовой солидарности, а вторые, опять же, на инстинкте, к гуманизму и соблюдению прав человека. Что, как ни странно, с подачи оренбургского генерал-губернатора барона Игельстрома, увлекавшегося степными традициями, показалось Матушке более убедительным. Далекая от республиканских заблуждений, она, однако, повелела собрать наиболее уважаемых старшин на «маслахаты» – не собиравшееся уже лет 200 народное собрание, чтобы, как просили правозащитники, избрать лидера Орды по-честному, а не в кулуарах. В итоге случилось то, что не могло не случиться, – главой «маслахаты», а в сущности и всего Жуза, был избран не хан Нуралы и не кто-то из «белой кости», а авторитетный человек по имени Сырым Датулы, очень быстро избавившийся от всех, кто хоть сколько-то возражал против новых, демократических порядков, но в упор не понимавший, почему свободный кочевник не имеет права брать небольшую дань с караванов, если эти караваны ходят почти рядом с его юртой.

Барон Игельстром, сперва пытавшийся как-то решить вопрос, быстро понял, что ловить нечего: «маслахаты» оказалось неким подобием козлодрания, все говорили много и охотно, слушать не хотел никто, причем половина состава, как правило, отсутствовала, охотясь на караваны, а вторая половина при малейшем намеке на неприятные вопросы либо не знала русского языка даже в переводе, либо выразительно хваталась за сабли. От унылых жалоб барона в Петербурге долго отмахивались, однако, выяснив, что доходы от торговли с ханствами Средней Азии за период эксперимента упали почти втрое, решили, что игры в степной либерализм все-таки есть смысл прекращать. Ибо себе дороже. В ответ на указ о восстановлении ханской власти Сырым Датулы, убив ни в чем не повинного кандидата в ханы, объявил Младший Жуз в состоянии войны с Россией. В течение следующих десяти с лишим лет отряды демократического сопротивления нападают уже не только на караваны, но и, правда, с куда меньшим успехом, на крепости пограничной линии. Пока в 1797-м силы правопорядка при поддержке наемников Общества Караванной торговли и казаков, которым весь этот большой хурал надоел хуже горькой редьки, не выгнали народного лидера вместе с группой поддержки на юг, в пределы Хивинского ханства. Там нравы были куда суровее, чем в окрестностях Оренбурга, и главу «маслахаты» в изгнании быстро отравили. Излишне говорить о том, что в литературе советского периода все это именуется не иначе как « восстанием Батыра Срыма », а в публикациях историков современного Казахстана – « борьбой за независимость ».

Я, конечно, слегка ерничаю. Идиллий, особенно на стыке миров и эпох, не бывает. Тем не менее факт остается фактом. Чем бы ни была на самом деле эпопея Сырыма Датулы, на геополитический вектор казахских родов она влияния не оказала. Напротив, в 1818-м о желании вступить под покровительство России и даже, если надо, покинуть ради этого традиционные кочевья объявили несколько родов далекого Старшего Жуза, которым Петербург совершенно не интересовался и контроль над которым у Коканда вовсе не собирался оспаривать. Никаких волнений не возникло и после подписания императором в 1822-м «Устава о сибирских киргизах», разработанного, между прочим, главным либералом тогдашней России М. Сперанским, и отменившего в казахских Жузах институт ханской власти. Параллельно, однако, и уравняв султанов в правах с российским дворянством и превратив их в мундирных госслужащих. Впрочем, несмотря на это, Россия еще долгое время управляла Великой Степью не напрямую, а через Коллегию иностранных дел, а представители Жузов, прибывавшие в Россию, именовались посланниками (если их дела решались в Оренбурге) или, если вопрос требовал прибытия в столицу, «полномочными послами» – со статусом, формально равным статусу послов европейских держав. Мелочь, а приятно, а?

Думаю, мало найдется несогласных с мыслью, что критерием недовольства туземцев вновь появившимися, да еще и претендующими на главенство, пусть в разных формах, пришельцами, везде и всегда является сопротивление. Индейцы прерий из года в год разрушали форты и резали переселенцев, алжирские и кавказские шейхи поднимали знамя джихада, индийские набобы объявляли войну, а индийские же сипаи начинали резать офицеров вместе с семьями. По ходу продвижения на восток и юг в такие ситуации попадала и Россия – на Северном Кавказе, о чем мы уже говорили, на Урале, о чем мы еще поговорим, и на Крайнем Севере, о чем мы поговорим непременно. Но не в казахских степях. То есть на местном уровне всякое случалось: и открытые стычки, и (куда чаще) нападения исподтишка, и откочевки в знак протеста против чего угодно. Однако события, прямо подходящие под понятие «восстание», имели место лишь дважды. Да и то, в первый раз не в «жузовых» землях, а на российской территории, во Внутренней, она же Букеевская, Орде, той самой, которая (помните?) была учреждена не кем иным, как Петербургом, милостиво соизволившим создать на российских землях дом для кочевников, истребляемых и ловимых в рабство хивинцами. Точно так же, между прочим, как когда-то было разрешено малороссийским казакам спасаться от панского террора на российской земле, впоследствии ставшей украинской Слобожанщиной. Но это так, к слову.