Лев Вершинин - Идем на восток! Как росла Россия

Геополитика с геостратегией – девушки смешливые. Предполагалось сделать самую малость. Сомкнуть пограничные линии, для чего взяли Яны-Курган, Пишпек, а затем, куда ж деваться, и Чимкент. Всего-то. Хорошо. Взяли и сомкнули. Но тотчас встал вопрос о Ташкенте…

Что тамошний бек мириться со случившимся, дорожа постом, а то и головой, не станет, было ясно, как и то, что хан, при всех своих сложностях, тоже не станет. Просто свои же кочевники, на которых опирается, не дадут. Значит, необходимо было идти на Ташкент. Это, правда, ни в каких первоначальных планах не значилось, но деваться некуда: слишком важный пункт, аккурат рядом с границей, пока он не под контролем, не в безопасности и только что взятые под контроль территории. Тем паче что до сих пор были только цветочки, а ягодки еле-еле намечаются. «Не представляйте кокандцев, – писал Черняев, – такими, какими они были в Пишпеке и других селениях; у них руководители не хуже наших, артиллерия гораздо лучше, доказательством чему служат нарезные орудия, пехота вооружена штыками, а средств гораздо больше, чем у нас. Если же мы их теперь не доконаем, то через несколько лет будет второй Кавказ».

Возможно, он, по характеру, и преувеличивал, но, как бы там ни было, первый, бестолково организованный рейд на Ташкент сорвался, были потери, и дело стало вопросом престижа, который в Азии – все. Россия перешла Рубикон, став фактором политики Средней Азии, и уйти от этого факта было уже некуда. К тому же неудачи Коканда вообще и Черняева под Ташкентом вызвали пристальный интерес Бухары, очень неравнодушной к «ферганскому» транзиту. А репутация Бухары была очень конкретна. О ней с придыханием говорили решительно все информаторы. Что многолюдна, хорошо вооружена, богата, авторитетна, наконец, в отличие от несчастного Коканда, не истерзана усобицами. Дать болезненно честолюбивому эмиру Музаффар-хану стать, подобно отцу, региональным гегемоном, означало собственными руками создать себе проблему. А следовательно, вопрос о Ташкенте, который он уже видел своим, силою вещей выходил на первый план. Тем паче в городе уже возник заговор знати, готовой при первом удобном случае открыть ворота. Правда, мулла Алимкул, регент при кокандском хане, очень волевой и влиятельный, заговор пресек, сколько-то глоток вскрыл и официально заявил, что не отдаст «город-цветок» ни России, ни Бухаре, но, если уж вовсе приткнет, то «в крайнем случае предпочтет передаться русским».

Что делать в такой ситуации, военному ведомству России было понятно, но вот как оформить, неясно совершенно, тем паче что Ташкент ни в каких инструкциях не значился. В связи с этим военные послали запрос в МИД, от себя добавив, что надо бы действовать решительно, но это уж на усмотрение государя. Ответ последовал воистину дипломатический. «Мы решили, – сообщали мастера утонченных формулировок, – не включать этот город в пределы Империи, признав несравненно для нас выгоднейшим ограничиться косвенным на него влиянием, весьма действительным по близости наших военных сил. Но весьма может быть, что для нас было бы гораздо выгоднее, если Ташкент успел бы отмежиться от Кокандского ханства и образовать по-прежнему независимое владение. В некоторой зависимости от Коканда, именно несколько зависимый от нас Ташкент будет служить нам лучшим залогом в исполнении ханом условий доброго соседства. С восстановлением же прежней независимости, город этот, в независимом положении, но несколько зависимый от нас, послужит удобным оружием, в случае необходимости действовать на Коканд и отчасти на Бухару, и вместе с тем становится для нас оградою против всяких внезапных покушений Коканда и Бухары… Оставаясь верным к общему началу, что нам следует избегать вмешательства во внутренние дела ханства, необходимо было бы и окончательное устройство судьбы Ташкента, его независимости или сохранения в зависимости, предоставить ходу событий».

Если кто понял с первого раза, завидую. Я сумел понять с третьего. Если не ошибаюсь, мягко подтверждая, что протекторат как конечный финал желательнее всего, МИД России насчет Ташкента не сказал ничего конкретного, по сути, устраняясь и оставив решение практических вопросов за армией, дав ей понять: мол, в случае чего мы подтвердим, что в курсе. Получив такое послание, Черняев взрыл землю копытом, требуя тотчас брать Ташкент, делать независимое ханство и брать его под прямое покровительство России. Он был оскорблен провалом рейда и жаждал реванша. Правительство разрешения не давало, но многозначительно подбрасывало вспененному генералу войска – естественно, сугубо для защиты, – в конце концов, назначив его губернатором вновь созданной Туркестанской области, да еще и с «особыми» полномочиями.

В итоге единственным точным и недвусмысленным указанием оказался тот самый третий пункт известного Указа: «а действия отдать на усмотрение корпусных командиров». Это, собственно, ничего не означало, поскольку подразумевалось совсем иное, но пояснений к пункту не было, а следовательно, генерала ничто не связывало. Кроме «усмотрения», согласно которому Михаил Григорьевич и решил выйти по всей линии границы на реку Сырдарью как «естественный рубеж с Бухарским ханством», указав в донесении, что не может гарантировать лояльность Бухары. Во всяком случае, пока «самым явственным образом не покажет эмиру, какими могут быть последствия». Разумеется, – Черняев на это, безусловно, рассчитывал, – его точку зрения мгновенно поддержали и в Оренбурге, прямо сообщив в столицу, что «течение Сыра должно быть твердыми мерами обеспечено для нашего судоходства». Сказано – сделано. Ни в коем случае не аннексии ради – на это никто полномочий не давал! – но только обеспечения судоходства для в конце апреля русские войска заняли крепость Нияз-Бек, тем самым взяв под контроль снабжение Ташкента питьевой водой. Как бы намекая, что ежели что, так извините, сами понимаете, но пока все в порядке, так нет проблем, пейте на здоровье.

А вскоре в одной из стычек около Ташкента погиб мулла Алимкул, и это поменяло расклад капитально. Эмир Музаффар, побаивавшийся киргизского аталыка, умевшего подчинять проблемные киргизские и казахские кланы, тотчас расправил крылья и нацелился на Коканд, куда его звал в очередной раз изгнанный хан Худояр. Параллельно повелев стягивать войска под Ходжент, важный и сам по себе, но еще более – как плацдарм для атаки на Ташкент. Тут же в «городе-цветке» резко пошли вверх акции не добитой покойным Алимкулом «бухарской партии», и Черняев мгновенно отреагировал: 15 июня 1865 года русские части подошли к городу, а на следующий день без особого труда его взяли. Однако взять – полдела. Что делать с Ташкентом, по-прежнему было неясно, даже еще более неясно, чем до покорения. Ценность его во всех смыслах, разумеется, понимали все, но дальше начиналась сплошная печаль. Вернуть Коканду? Это значит, вернуть врагу, – собственно, той же Бухаре, – и ради чего тогда старались? Можно, конечно, помочь обрести суверенитет и взять под крыло, но и это как-то не совсем.