Лев Вершинин - Идем на восток! Как росла Россия

Тут разделились примерно поровну. Группа во главе со святым человеком двинулась в обход, чтобы атаковать русский квартал с запада, а лучшие силы, «ведомые флагоносцем на белом коне», пробравшись через сады сочувственно наблюдающих пригородных кишлаков, около 3 часов, в полной тьме и тишине, атаковала один из бараков летнего воинского лагеря. Не стреляли. Резали сонных, растерянных, сразу обнулив, как потом выяснилось, 22 души. Еще 19 были тяжело ранены, и еще 5 легко, но эти уже в свалке. Мятежники захватили десятка три винтовок, но незаряженных. Драка раскатилась по лагерю, солдаты, злые до предела, полуголые, бежали на шум, били шахидов всем, чем попало, убив многих, однако те, не оставаясь в долгу, давили числом.

Спас случай. Такого никто не мог предвидеть. Некий хозяйственный унтер, Назарий Хоменко, по случаю («ни о чем не ведал, прибрал с собою, не спросясь поручика, чтобы было, потому оно лучше когда есть», – объяснял он дознавателям после того) имел под койкой ящик патронов, которые солдатики расхватали мгновенно, – и при первых же выстрелах толпа побежала. Тем паче что флагоносца свалили одним из первых. При этом, однако, пишет Юлия Головнина, почти очевидица, «были эпизоды, невольно заставляющие проникаться удивлением к силе фанатизма. Когда толпа набросилась на спящих, несколько в стороне встал старый мулла и громко читал коран; возле него два мюрида держали свечи. Старик читал и когда поднялась тревога, и когда раздались первые выстрелы. Наконец, все смешалось, нападавшие бросились бежать врассыпную, последние из них скрылись в темноте, а старик все читал свой коран и его мюриды около него держали свечи, пока не пали все под ударами разъяренных солдат». Впрочем, и это не помогло. Сбежали все, кто мог хоть как-то бежать. Бросая все, вплоть до коранов и амулетов, превращающих пули в капли воды. Рассеялась, услышав пальбу, планом никак не предусмотренную, и толпа, обходившая город с запада. Одним из первых дал ноги сам ишан, далеко, впрочем, не ушедший: в 60 верстах от Андижана святого человека, несмотря на револьвер, поймали и сдали сами местные.

Естественно, подошли войска, и по горячим следам были приняты меры. Город оцепили, сады прочесали, по кишлакам прошли густым гребнем. Кое-кто из нападавших, конечно, сумел скрыться, если не за китайский кордон, то в горах, но все, отметившиеся хоть как-то особо, – всего 546 человек – угодили на цугундер. Власти сообщили населению о намерении снести на фиг все кишлаки, через которые, получая подкрепление, прошло воинство дукчи-ишана, и взять с долины контрибуцию в миллион рублей. «Черное пятно лежит на всех вас, – спустя несколько месяцев, 23 августа, сказал “лучшим людям” Андижана специально прибывший генерал-губернатор. – Ужели не понимали вы, что песчинке не пристало бороться с великой горою?», – после чего уведомил собравшихся о решении правительства отменить не оправдавшую себя выборность аксакалов.

«Лучшие люди» выли, ползали на коленях, умоляли допустить к ручке или ножке, но дозволения не получили. Не было им доверия. Большинство их, так или иначе зная о предстоящем, молчали до упора. «Прискорбные события в ту трагическую ночь, – указывалось в обвинительном заключении, – ясно показали, кто есть кто: из местного населения нашлось всего три человека, осознавших свой долг перед великой Россией». О людях обычных говорить не приходится. Они слились с тенью. «Народ смущен и напуган, – констатировала Юлия Головнина, как раз в те дни проезжавшая через Андижан, – вину за собою знают все, все ожидают целого ряда казней и самой строгой кары. Население наружно почтительно к русским необычайно: при проезде русских по сартскому базару или старому городу все встают и почтительно кланяются; при проходе русского дают ему дорогу. В городе поговаривают о том, что солдат несколько распустили и что они нередко обижают сартов» (во что верю сразу, потому что служивые были в бешенстве, и не понять их трудно).

И суд таки оправдал худшие ожидания. 332 смертных приговоров даже по тамошним нравам не ожидал никто. Как никто до конца и не верил, что святому Мадали смогут причинить зло: базар ждал от чудотворца чуда, огня, явления ангелов с «длинными мечами, сияющими ярче лучей солнца», – но не дождался. Суд – 11 июня – был хотя и справедлив (обвиняемым, своих прав не знавшим, даже дали адвоката), но не толерантен. Пятеро лидеров мятежа получили вышку, кроме того, в рамках гражданского иска от имени семей убитых имущество осужденных постановили конфисковать, выплатив истцам по 5000 рублей за потерю кормильца, и это перепугало «базар» куда больше «шпагатов». Когда на следующий день приговор приводили в исполнение, в ответ на просьбу ишана (он, по свидетельству очевидцев, «сильно дрожал, но выглядел достойно») молиться за него и других, «ни единая рука не поднялась к небу» и «даже никто не плакал»: тысячная толпа молчала; «“боялись”, как нам объяснили». Затем повесили еще сколько-то активистов, начался снос кишлака, из которого, при полном молчании жителей, началась атака на лагерь, в Андижане появились русские переселенцы (земля под кишлаком была хороша, а святу месту пусту не быти), и «ненадежный» край в считанные дни стал совершенно бел и пушист.

Но.

Спустя некоторое время, побывав на Памире, г-жа Головнина со спутниками вновь (31 августа) проезжала через Андижан и была поражена. «Не то видели мы впоследствии, на обратном пути в Россию в конце августа, – сообщает она. – Теперь пренебрежительное отношение к русским било в глаза. Не солдаты уже обижали сартов, а сарт при нас криком бранил солдата дураком за то, что тот слишком, по его мнению, близко подошел к очагу, на котором он варил свой “палау”, и солдат молча отошел от него. Дороги русским не уступал никто, и мне пришлось заметить, что при проезде по сартскому базарчику военного губернатора ни один сарт не поклонился, никто не встал не только из сидевших, но даже из лежавших. Смотрели на него во все глаза, но принять более почтительной позы не захотел никто, хотя весь город, несомненно, знает губернатора в лицо. Это, конечно, мелочь, но она характерна». Аналогичная информация поступала и в канцелярию генерал-губернатора. «С месяц тому, – докладывал чиновник из Хорезма, – в пределах Хивинского ханства самые разговоры о дукчи-ишане разгонялись палками. Нынче же вслух говорят, что дукчи-ишан мог бы нанести русскому владычеству в Туркестане серьезный ущерб, если бы умело взялся за дело… Дело, начатое Мадали, еще не кончено и может снова разразиться». Говорили также – это уже в Маргелане, где в июне муллы предали «обманщика и волхва» проклятию, – что святой человек «обманул неверных, притворился мертвым, и уже собирает новые силы для нового нападения на русских», а среди киргизов шли разговоры, «что, конечно, ишан-колыбельщик сделал ошибку, не оповестив все соседние области, и что если он вернется, теперь горные киргизы наверное примкнут к его делу». Судя по сохранившейся переписке, которая достаточно обильна, на требование канцелярии объяснить причины таких перемен местное начальство, даже служившее в Азии много лет, ответить то ли не смогло, то ли побоялось.