А Старцев - Генри Торо и его Уолден

"Я с удовольствием узнал, что на каждые пять миль пути требуется целая бригада людей, чтобы присматривать за шпалами... - добавляет Торо, - ведь это значит, что они когда-нибудь могут подняться".

Жизнь эксплуатируемых ужасает Торо. Он считает, что такая жизнь лишена даже проблеска радости. Но всякое приобщение к благам и радостям жизни за счет других отвратительно для него, и он решительно отказывается от преимуществ жизни эксплуататоров. Разрешению этой альтернативы, которую предлагала современная жизнь и которая исключает для человека возможность жить "как ему хочется" и в то же время "как следует", Торо посвящает свой уолденский эксперимент. Он говорит об этом со страстной убежденностью:

"Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни... Я не хотел жить подделками вместо жизни - она слишком драгоценна для этого; не хотел я и самоотречения, если в нем не будет крайней необходимости. Я хотел погрузиться в самую суть жизни и добраться до ее сердце - вины... свести ее к простейшим ее формам, и - если она окажется ничтожной - ну что ж, тогда постичь все ее ничтожество и возвестить о том миру; а если она окажется исполненной высокого смысла, то познать это на собственном опыте...".

Решение, которое предлагает Торо, заключается в следующем: если материальные блага, на которых основывает свой успех современная цивилизация, несут с собой закрепощение человека и ущерб для его духовного мира, то следует отказаться от этих благ, обойтись без них. "Счастлива лиса, оставляющая в капкане свой хвост, - восклицает Торо. - Мускусная крыса, лишь бы освободиться, отгрызает себе лапу".

От Торо, как видно, не укрывается, что он предлагает человеку вырваться из тенет, причинив себе некоторое увечье, но, он считает, что свобода стоит этой цены. Было бы неправильно все же характеризовать выход, предлагаемый Торо, лишь как аскетическую утопию. Торо протестует против того, чтобы его книга была воспринята как унылая повесть спасающего душу отшельника. "Я не намерен сочинять Оды к унынию, напротив, я буду горланить, как утренний петух на насесте, хотя бы для того, чтобы разбудить соседей", - так пишет он.

Торо считает, что, пойдя по его пути, человек будет вознагражден за утраченные материальные блага вновь обретенным общением с природой; он вернет себе радость и полноту жизненных чувств, отнятые цивилизацией. Значительная часть "Уолдена" посвящена этому положительному содержанию утопии Торо в форме рассказа о его жизни в гармоническом единстве с природой. Эти главы - "Звуки", "Пруд", "Бессловесные соседи", "Весна" и другие - принадлежат к сильнейшим страницам американской и мировой литературы, посвященной живой природе. В них - неумирающая поэзия "Уолдена".

Хотя Торо часто и охотно морализирует по поводу своих наблюдений, его отношение к природе носит "языческий" характер непосредственной радости. Звуки, запахи, краски природы в "Уолдене": подлинное празднество чувств. Иногда Торо как бы отрешается от позиции стороннего наблюдателя, и тогда его описания "изнутри" принадлежат целиком царству природы, словно он сам является ее частью, а не гостем из мира цивилизации.

С не изменяющей ему откровенностью и точностью естествоиспытателя Торо передает пробуждение дикости, атавистического сознания: "Возвращаясь в темноте домой со связкой рыбы и удочками, я увидел сурка, пересекавшего мне путь, и ощутил странную, свирепую радость - мне захотелось схватить его и пожрать живьем".

Обычно, однако, взаимоотношения Торо с миром природы имели дружественный характер. Он любил животных. "Однажды, когда я работал мотыгой в одном из садов поселка, ко мне на плечо уселся воробей, и я почувствовал в атом более высокое отличие, чем любые эполеты", - говорит Торо. Эмерсон в своих воспоминаниях о Торо рассказывает, что рыбы плыли к нему в руки, сурки позволяли вытаскивать себя за хвост из норы и лисицы прятались у него в хижине от охотников.

В специальной главе, названной "Одиночество", Торо оспаривает необходимость общения людей между собой в той форме вынужденного соседствования, которое предлагает современная городская цивилизация. "Мы живем в тесноте, - говорит он, - и спотыкаемся друг о друга... Подумайте о фабричных работницах: они никогда не бывают одни, даже в своих сновидениях". Торо превозносит свое одиночество как естественную форму общения индивидуума с окружающим миром. "Я не более одинок, чем гагара, громко хохочущая на пруду, или сам Уолденский пруд... Я не более одинок, чем одиноко растущий коровяк или луговой одуванчик, или листок гороха, или щавеля, или слепень, или шмель. Я не более одинок, чем мельничный ручей, или флюгер, или Полярная звезда, или южный ветер, или апрельский дождь, или январская капель, или первый паук в новом доме". Торо вводит характерный "космический" мотив: "Отчего бы мне чувствовать себя одиноким? Разве наша планета не находится на Млечном пути?".

Он рисует свою жизнь в лесу как блаженное состояние человека, освобожденного от пут цивилизации. "Бывало, - пишет он, - что я не мог пожертвовать прелестью мгновения ради какой бы то ни было работы умственной или физической... Иногда... я с восхода до полудня просиживал у своего залитого солнцем порога, среди сосен, орешника и сумаха, в блаженной задумчивости, в ничем не нарушаемом одиночестве и тишине, а птицы пели вокруг или бесшумно пролетали через мою хижину, пока солнце, заглянув в западное окно, или отдаленный стук колес на дороге не напоминали мне, сколько прошло времени". "Не сомневаюсь, что моим согражданам это показалось бы полной праздностью, - добавляет Торо, - но, если бы меня судили цветы или птицы со своей точки зрения, меня не в чем было бы упрекнуть".

Неудивительно, что Торо рисует, при случае, город как опасный для посетителя грязный притон, в лучшем случае как нелепое порождение современной цивилизации. "Неподалеку от моего дома, на приречных лугах, жила колония мускусных крыс, - пишет он, - а в противоположной стороне, среди вязов и платанов, жили чем-то всегда занятые люди, и они интересовали меня не меньше, чем если бы то были луговые собаки, сидящие каждая у своей норы или бегающие поболтать к соседям. Я часто ходил туда наблюдать их повадки".

Он описывает такой визит, сатирически "остраняя" его, приняв на себя роль обитателя леса, какой-нибудь смышленой мускусной крысы, попадающей в колонию луговых собак.

"Проходя по поселку, я всякий раз видел этих достойных особ; они либо сидели на лесенке, греясь на солнце, подавшись всем телом вперед и по временам с блаженным выражением оглядывая улицу; либо стояли, заложив руки в карманы, прислонясь к своим амбарам и подпирая их, точно кариатиды. Они постоянно на улице и ловят все носящиеся в воздухе слухи... Я заметил, что главные жизненные органы поселка - это бакалейная лавка, пивная, почта и банк... Дома расположены так, чтобы лучше всего видеть приезжих... чтобы всякий путник прошел сквозь строй, а каждый мужчина, женщина и ребенок мог его ударить. Разумеется, дороже всего стоили места в начале ряда, где лучше всего видно и где сами они были видны и могли нанести первый удар... Большей частью мне отлично удавалось избегнуть этих опасностей... потому что в подобных случаях я обычно не церемонился и пользовался любым лазом в изгороди. Или же я врывался в один из домов, где меня хорошо принимали, и, выслушав все новости последнего помола - узнав, каковы виды на войну и мир и долго ли еще продержится свет, - пробирался задами и скрывался в лесу".