Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6495 ( № 10 2015)

Каким-то посторонним слухом он уловил, что изба вдруг вздрогнула, очнулась, по лест­вице из светёлки сбежал мелкой ступью доможирка, печатая по ступеням босыми пятками, будто козлёнок копытцами. А скажите на милость, кому ещё приспичит шляться по ночному житью, как не домовому хозяину с бабой своей доможирихой? Ишь, завели игрища под полной луною, ворожат зимы и богатого снега, подметают пыль из углов да гоняют по клетям тараканов и мышиное обжорное племя! В избе у Пиросмани сыщется множество таинственных закутов и затулий, чуланов и кладовых, подволок и хлевищ, куда редко ступает нога хозяина, и там владычит наш домовушко-доможиришко, башка с ухват, а борода до пят.

Царь насторожился, вытянул шею, окончательно пробудился приотмякшей головою, в которой мозги от пьянки слиплись, превратились в тестяной ком. Слезящимися глазами, стряхивая с себя опой и бред, вгляделся в просвет огрузлой старой рябины в живые шевелящиеся сумерки. Скрипнули поветные ворота, упала щеколда, на взвоз выскользнуло привидение в белой погребальной рубахе, словно бы покойник навещал родной дом и сейчас, до третьих петухов, спешил обратно на погост в свою домовинку. А может, доможириха, объявив супругу протест, решила отлучиться из родового гнезда? Как и у людей, всякое случается в том, недоступном для смертных, мире. Царь встряхнулся, прогоняя видение; в висках тоненько заверещали бубенцы, в затылке на все лады залились колокольцы, в переносье с раскатом загремело коровье ботало. Невидимая музыкальная «могучая кучка» устроила несчастному Царю концерт. Царь, крадучись, двинулся на зады избы, но тут клубы чёрного дыма заволокли луну, а Пиросмани, так некстати, убрал в своей келейке свет, и мир снова поглотила такая тьма, хоть глаз коли. Царь уже собрался всполошиться (де, кто тут?), но поборол желание, затаив дыхание, прислушался к ночи. Шаги на взвозе осмелели, оскальзываясь на отпотевших брёвнах, заспешили вниз: скрипнула задняя калитка – и всё смолкло. Хоть бы собачонка какая тявкнула на деревне, хоть бы пьяный забулдыга вскричал бабу свою, возвращаясь домой в пьяном угаре… Такая непроглядь навалилась, спеленала глаза, будто живым в землю закопали.

Царь решился и, осторожно нащупывая ногами землю, отправился наобум. Пьяными, как и малыми детьми, часто руководит судьба и пасёт от беды. Царь недолго тыкался в прясла, отыскивая лаз. Небо вдруг раздёрнулось, в прогал изредившихся облаков выплыла луна, не прежняя, с язиную чешуинку, а с поднос, расписанный жостовскими мастерами. Но Искупителя там уже не было, и лествица с небес не парусила под ветром; видно, вернулся Христос обратно в свою храмину иль незаметно спустился на землю и сейчас попадает деревенской улицей, отыскивая самое несчастное житьишко, где особенно нуждаются в Спасителе мира. Казалось, Царь даже чуял на своей щеке Его ласковое тёплое дыхание, слышал Его лёгкую поступь, шорох лаптишек по заиневелой траве, слегка призасыпанной снежным пухом, и мерное постукивание по черепу земли Его клюшки подпиральной, какой пользуются в своих странствиях калики перехожие и божии угоднички, попадающие по святым местам. Луна улеглась на вершины чёрных ельников, что стояли стеною на запольках, раскинула по выгону льняные, выбеленные ранними утренниками тканые половики, выпятила на погляд безмятежно спящий деревенский порядок, похожий на старинный деревянный острожек, пологую, в проточинах, бережину и ближний край озера, принакрытого тонким льдом-салом, с мрачными закрайками, по которым вспыхивала и угасала серебристая рябь. Словно бы кто невидимый бродил по отмелым местам, сбивая ногами воду, а луна метила случайные ночные следы, чтобы не потерялись. Может Христос по воде, яко посуху, перешёл на другую сторону к раздетым березнякам, в городские дачи, где с самого краю приткнулась хижина Царя?

Ты, вот, Николай, горюешь, скитаешься с отрешённым видом по чужим поместьям, скрадываешь случая иль милостыньки Божией и не ведаешь того, что сам Спаситель уже стучит батогом в твоё боковое стеколко и просит впустить. Сладенький устал, от голода живот стянуло, Он отчаяннно замёрз после долгого пути с небес и сейчас молит ночлега. Эх, Коля ты, Николай, забубённая твоя голова, и где только тебя чёрт носит, окаянный неслух! Тебе судьба мирволит, сама идёт в руки, а ты от неё бежки.

…Братцы мои, да мало ли что почудится изрядно захмеленному человеку, в жилах которого гуляет отравленная муть? Одно впечатление скоро перебивает другое, одна блазнь тут же вызывает новую, чтобы смыть безо всякого отклика на душе. Он даже Бога может вообразить на мгновение, не взволнуясь, и переброситься с ним случайным словом, найти ему место в новом романе, при этом оставаясь хладным изнутри.

Ну ладно, Царь понимает, как надо жить разумно, здраво, не кобенясь и никого не изводя; но не может взять в толк, для чего живёт, какой смысл в его временном присутствии на земле, – и тут таится главная перетыка, которая корёжит и мучает несчастного. И вот Христос явился, чтобы выручить Царя, а тому, оказывается, и не нужно этого спасения, он как бы зальдился, уже умер изнутри, превратился в камень-аспид, и надобна ему такая необыкновенная встряска, какая бывает лишь при рождении человека, когда младеня пролезает сквозь тесные врата родильницы, чтобы заполошным криком известить белый свет о себе.

Только на миг что-то вроде изумления ворохнулось в груди, когда разглядел случайно образ Христа, и тут же умерло, и душа его не воскресла.

…Ибо не почувствовал Царь никакой сердечной радости, не услышал таинственной музыки, разлитой вокруг него, и той душевной лёгкости, какая настигает в эти благословенные минуты христовенького, когда невольно хочется блажить и плакать, присутствуя при преображении мира, когда сама земля-именинница служит литургию и славит Господа. Ему бы сейчас спешить на деревню, будить спящих и безмятежных да вопить: «Вставай-те-е, брат-цы-ы! Христос явился на землю! Люди добрые, праведные и грешные, дожда-ли-ся!»

Но Царь уже забыл, что встретил Спасителя; мало ли что сблазнит пьяному литератору… Он лишь расслабленно окидывал тупым взглядом призавяленные пустошки, убитые утренниками, да водяные прыски меж болотных кочек, обложенные стеклянным ледком, которому и жить-то пока до первых солнечных лучей, да лунные перья на воде, сливающиеся к середине озера в тканую ветхую дерюжку. Тут что-то зашуршало, завозилось в ломких камышах, плеснула под берегом то ли матёрущая рыба, иль свалился с крёжа напуганный бобёр, а может, девка-русальница вернулась с деревенской свиданки, и след от неё, раздвоясь долгими усами, потянулся, мерцая, на противный берег.

Царя влекло одно лишь любопытство. Дикое, чаровное, приманчивое это место подле деревни Ижмы у озера Светлого, напоминающего крестильную купель, где живут белотелые русальные девы и заманивают к себе потерянный деревенский люд. Только случай однажды привёл Царя (а было ему тогда едва за тридцать) в скитские места во владения Пиросмани, которые не отпускают уж который год, будто оковали по рукам-ногам, примкнули цепью к прибрежной призатонувшей берёзовой выскети, разинувшей жадную пасть, забитую мохом и торфяной прелью. Ждёт его тут жёнка-то, ждё-ёт.