Алексей Поликовский - Москва против Мордора

Тот, кто в кабинетной тиши или на газетной полосе нудно стонет о вырождении народа и утрате им витальной силы, пусть идет сюда, в эту густую толпу, к этим людям. Сильно вылеплены лица грузных мужиков. Загорелые бицепсы в коротких рукавах белых маек. Изящные бородки, обрамляющие значительные лица философов офиса и кухни. Тоненькие девочки со стройными ногами и женщины, красивые тяжелой, неевропейской красотой. Рядом со мной шагает парень в майке, на которой написан его жизненный девиз победителя: «Главное — харизма!» В толпе я упираюсь глазами в обширную грудь и не менее обширный живот высокого мужчины, по которым спускаются цветные буквы его главного принципа: «Дружба — понятие круглосуточное!»

Вот они идут, вниз по Петровскому бульвару, эти десятки тысяч людей с разноцветными флагами, в палитре которых радость и честность жизни. Впервые я вижу на маршах желтые флаги «Справедливой России». «А Миронов-то где?» — спрашиваю я человека, залезшего на бетонный бордюр с таким флагом. Он смущенно жмет плечами. В центре бульвара плывет флаг с одним словом, которое звучит как чей-то символ веры и пароль на вход в будущее: «Явлинский». В душной жаре, под серым, набухшим влагой небом, идет мужик во всем черном — черная куртка, черные, простроченные рыжеватыми нитками штаны, черные ботинки — и на высоком белом древке несет красный флаг. У него дикой силы голос, и все время, что я иду с ним рядом по Петровскому бульвару, он кричит о Путине и власти нечто такое, что я не буду тут приводить. Самое вежливое — это «Путин — вор!».

Левые, как всегда, едины и непобедимы. В их колонне красным динамитом гремит и грохочет плакат: «Вставай, проклятьем заклейменный!», а рядом с ним плывет старый эсеровский лозунг: «В борьбе обретешь ты право свое!» Но это еще не все, на черно-красном анархистском полотнище орут огромные буквы: «6 часов рабочий день!», а рядом скромно и твердо звучит плакат: «Нет урезанию бюджета. Пусть за кризис платит крупный бизнес!» С красным флагом на плечах идет человек интеллигентного вида, в майке с логотипом ДДТ на груди, и несет самодельный плакат, от которого я не могу оторвать глаз: «За правду, любовь и Отечество!» Вслед за левыми и вместе с ними идет колонна ЛГБТ и феминисток, однако феминистические лозунги с азартом кричат в том числе и мужчины. У них глашатай и заводила коротко стриженная девушка с листком, на котором написаны бесчисленные лихие речовки. «Кухня и мода — это не свобода!» «Работа! (говорит она) — Для всех! (с оглушительной силой откликаются сотни голосов) — Зарплата! — Для всех! — Жилье! — Для всех! — Весь мир! — Для всех!»

Идут люди первого часа, которых я видел еще на первом митинге на Болотной, и люди последнего часа, одетые в майки, на которых дословно распечатан приказ № 227 «Ни шагу назад!». Идут люди, уже познавшие смысл и суть активизма, — у них в руках огромная картонка, на которой кривыми буквами написано от руки: «Сидишь за компом? Видишь это фото? Встань и иди!» Идет девушка Таня Болотина, в белой мятой блузке, чуть расклешенных брюках и кедах — городской хиппи эпохи пробуждающейся России — и вместе с друзьями несет огромную голову из папье-маше в красной маске-балаклаве. Это та самая Таня Болотина и ее немногочисленные друзья, которые вот уже месяц держатся в лагере «Оккупайсуд» напротив Мосгорсуда. И с тихой улыбкой идет под радужным флагом молодой человек с плакатом «Нас угнетают по разному. Нас уничтожат одинаково».

Это на первом митинге, полгода назад, можно было умно рассуждать о социальных стратах и о том, кто вышел, а кто нет. А теперь не о чем рассуждать. Социология отдыхает. На этом марше по бульварам — вниз от Петровки и вверх по Трубной — идет такой многообразный, такой разный, такой всамделишный, такой общий, такой знакомый и родной народ, что глупо говорить о том, кто тут есть, а кого нет. Тут есть все люди всех классов и всех возрастов, но в этот раз я почему-то с особенным вниманием слежу за пожилыми и даже старыми людьми, которых множество. С густой седой бородой, в серой рубашке, с рюкзачком на спине, идет пенсионер с плакатом «Людоедская власть одна против всех». Или это идет с таким плакатом хрупкая бабушка, вся седая, в соломенной шляпке? Опираясь на костыль правой рукой, идет грузная пожилая женщина, измотанная жизнью, а на спине у нее, на зеленой безрукавке, самодельные стихи: «Чужеземная вражина столько бед не приносила, сколько сделали свои»… В гуще этой человеческой Москвы-реки я уже не запоминаю, у кого какой плакат, а запоминаю только лица, которые в час единства обретают какую-то удивительную, резкую отчетливость. И все видно на этих лицах, вся жизнь видна в морщинах женских лиц и в тяжелых набрякших веках мужских, вся эта жизнь с ее вечным безденежьем, и всегдашними вагонами метро, и набитыми автобусами предместий, и остервенением вечерних пробок, и тоской нескладухи, когда только заснешь на десяток лет — и вот тебе на, страну у тебя отняли и ты снова под властью мелкой вороватой клики.

На Тургеневской — ряды ОМОНа и внутренних войск, непонятно почему и зачем закрывающие проход дальше по бульварам. Есть грузовики и автозаки, но их гораздо меньше, чем было в прошлый раз. И они никого не пугают. В толпе ходят веселые молодые люди и раздают отпечатанные типографским способом билеты, на которых написано: «Билет в автозак. Цена 146 рублей». «Остальное доплатите сами!» — предупреждают они со смехом. Сверху зависает вертолет, и тогда десять мужчин, несущих огромный плакат со словами про Путина, поднимают его плашмя и держат над головами на вытянутых руках, давая прочитать его тем, кто в вертолете. Читайте, милые, и слушайте блестящую речь, которую произносит в красный мегафон с наклейкой «Марш несогласных» мужчина средних лет, в котором живет душа трибуна и талант уличного оратора. Он в белой бейсболке. Он говорит о власти и народе и о том, кого должна защищать полиция, так ясно, точно и страстно, что лица в круглых шлемах кажутся мне смущенными. В черных фигурах — кирасы, поножи, дубинки, кобуры, налокотники — появляется угрюмая застенчивость. Или я ошибаюсь? Он вспоминает им 6 мая, когда они впятером набрасывались на одного и били людей дубинками. Когда он заканчивает, к нему со словами благодарности подходит женщина и жмет ему руку.

Тогда к мрачным рядам ОМОНа стайкой подбегают девушки и протягивают черным застывшим фигурам цветы и тоже что-то объясняют им про народ, который нельзя бить. Ни один не берет. Девушки кладут белые астры перед рядом ОМОНа, и цветы так и лежат на асфальте у солдатских ботинок.

Идут люди, которых хотели запугать, приняв драконовский закон о митингах. Идут десятки тысяч человек, которых хотели испугать арестами активистов и вызовом Навального с Удальцовым в Следственный комитет. Только дурак может думать, что Москву можно так запугать. Только глухой и слепой, не ощущающий времени на часах истории, может думать, что можно остановить таяние ледника, превращение народа в общество и выход людей на улицу.