Алексей Поликовский - Москва против Мордора

Марш заканчивается тем же, чем начался, — музыкой. На Тургеневской гитарист с лысым черепом и с черной гитарой, отмеченной белыми оспинами, просит круг раздвинуться, чтобы хрипящий динамик, прикрученный к каталке резинками, смог вздохнуть. Динамик старенький, ему трудно. Гитарист не исполняет, исполняют в консерватории, он не поет, поют на сцене за гонорар, а он дает и выдает, врубается и рвет жилы. В кругу людей, на площади, полной полицаев и соглядатаев в штатском, в виду старого московского метро, под задумчивым взглядом Грибоедова этот разночинец с гитарой, называющий узников Болотной по именам — Серега, Ленька, Володька, Алексей, — выдает Let Twist Again Чаби Чакера. Штучке больше 50 лет, но на антиправительственном шествии и на марше за свободу политзаключенных она звучит как надо. Женщина с рыжими волосами и мужчина в сером берете, с внешностью старого шкипера, пускаются в пляс. Лицо женщины становится счастливым. Они приседают в танце почти до асфальта, вращают локтями и коленями и выдают образцовый московский твист образца осени 2013 года. В трех метрах от них стоит невысокая черноволосая девушка с плакатом, на котором написано: «Полицейские 2-го оперативного полка Левашов и Баранов сломали 31.07.2011 руку Алеше Давыдову, что вызвало декомпенсацию его заболевания. 27.09.2013 Алеша умер. Ему было 36 лет». К ней подходит мужчина, долго читает плакат, спрашивает недоуменно: «А где эти полицейские? Их судили?» — «Тут где-то, — отвечает девушка. — Следят за порядком». — «Как такое может быть?» Она почти равнодушно пожимает плечами: «Это Россия».

Во главе готовых к русскому маршу колонн стоят четверо в черной униформе с высокими стягами. На верхушке древков, вознесенных в серое небо, массивные, песочного цвета, кресты. Огромные полотнища медленно переливаются на ветру. Справа бело-желто-черный имперский триколор, в центре два стяга с суровыми ликами Христа, слева стяг с лицом певца Талькова и надписью «убиенный за Россию Игорь». На стяге с ликом Христа с обратной стороны торжественным золотом сияет: «Россия превыше всего». Христос такого про Россию не говорил, этого не найти ни в Новом Завете, ни в неканонических Евангелиях, но тут это не важно.

Парня, стоящего в центре ряда со стягом Христа, зовут Дмитрий Антонов. У него румянец на щеках, черная форма, перепоясанная ремнями, сапоги и бекеша, на которой тускло сияет серебристый череп. На пряжке широкого офицерского ремня двуглавый орел. На одной стороне черной груди витиеватый знак с профилем Николая II, на другой знак с профилем Талькова. Этот парень, стоящий во главе марша, настолько живописен, что постоянно привлекает к себе телекамеры. Он монархист и точно знает, что монархия вернется в Россию. «Россия для русских… Мы против инородцев и иноверцев», — говорит он. «А башкиры и татары… что с ними делать?» — «Бог даст! Бог даст!» — обещает он, глядя на задающего вопрос с чистой, непререкаемой и детской серьезностью во взгляде.

Перед колонной, еще не начавшей движение, расставив ноги, стоят несколько дюжих, широких, как шкафы, омоновцев в серо-сизом камуфляже. Они смотрят на беснующуюся, исходящую воплем, матерящуюся, кричащую на срыв горла толпу молча и с чем-то таким в глазах… что, как ни странно, напоминает юмор. Вдруг у одного из них трещит рация: «Печора-два! По Белореченской улице проследовала группа подростков из тридцати человек…» Стрекочет в небе мой старый знакомец, полицейский вертолет. Между омоновцами и колонной, на пустом пространстве, в окружении группы товарищей, стоит националист Демушкин. Он в белоснежной рубашке, черном пиджаке под черной курткой и с широким оранжевым галстуком. Я догадываюсь, что так он соединил в своей одежде цвета имперского флага. Рыжая бородка выпирает с его подбородка вперед, а говорит он негромким, ясным, чистым голосом и картавит. Он говорит о том, что сегодня с утра ФСБ атаковала склад националистов, где они хранили подготовленные к маршу растяжки, лозунги, плакаты. «Положили на пол охрану, залили все наши транспаранты краской…» Его товарищи — все исключительно в черном — молча слушают вести с фронта.

Марш трогается. Сверху набухшее влагой, угрюмое небо русской осени, вокруг аккуратные новостройки окраинного района Люблино и зеленые поля с правильными дорожками, по которым, как в другой жизни, гуляют мамы с детьми, а с двух сторон неширокая улица сжата высокими переносными барьерами. Это загон, за него не выйти. За барьерами стоят молоденькие полицейские, а дальше, занимая всю парковку магазина «Ашан», выстроились в три ровных ряда тридцать трехосных армейских грузовиков с закрытыми кузовами. Ресторан «Тануки» на первом этаже новостройки предлагает «подарить близким частичку Японии», но и этот ресторанчик, проплывающий в пятидесяти метрах от колонн, тоже кажется расположенным на другой планете и в другой реальности. Там за окнами люди уютно едят суп мисо сиру, а тут, в облаке мата, в приступе остервенелой обиды, хватая весь мир за грудки, идут десять тысяч человек под черными и красными флагами с белым коловратом.

Кричат громко даже для марша, где тихо никто не говорит, на грани срыва голоса, раздраконивая воздух криком, рвя его в клочки, близко к истерике. Навального нет, но это не важно, потому что кто-то успешно заменяет его, крича с дикой, нагнетательной интонацией: «Мы здесь власть!» Идут мимо стоящих у барьеров, глазеющих с любопытством местных жителей разбитые на отряды колонны, и все без перерыва и устали бешено ревут о том, что они русские. «Кто мы? — Русские! Русским русская власть! Россия для русских! Отменить два-восемь-два! Русские, вперед!» И даже «Держи кровь чистой!». Это в каком смысле? В том смысле, чтобы не любить девушек других национальностей? Не влюбляться в молодых людей, не спросив у них пятую графу? А не пойти ли вам со своим расово правильным фашистским сексом куда подальше, ребята?

И как-то сама собой, с плавной очевидностью болезни, возникает то тут, то там в этих распаленных колоннах еврейская тема. «Во-первых, надо отличить, кто еврей, а кто не еврей…» — слышу я рядом с собой беседу мужчины и женщины. Вечные потуги и вечный страх русского националиста, усеянного блохами антисемитизма: вдруг не опознать, что человек еврей! Ах, что тогда будет! Затхлой скукой и скисшими огурцами веет от этих разговоров.

Черные куртки и бритые наголо головы хорошо сочетаются с черными тренировочными штанами с белыми лампасами. Такого количества высоких шнурованных черных ботинок в одном месте я еще не видел. Бритые головы, подбритые виски, хорошо выбритые борцовские шеи, кое у кого посредине бритой головы оставлена полоска волос — идет в марше брутальный прикид уличной войны, шагают мрачные мстители обделенных жизнью, ограбленных Чубайсом, загнанных в черное ничто окраин. Двое в обтягивающих черных одеждах на моих глазах схлестываются друг с другом с утробной ненавистью, словно звери. Что-то не поделили на ходу. Мегафон врывается в их конфликт, в него кричит невысокий человек в длинном плаще до пят и черной фетровой шляпе: «Кому принадлежит Россия? — Русским! (ревет колонна) — Кто мы? — Русские! (ревет еще пуще) — Русский порядок на русской земле!» — громогласно провозглашает мегафон. «С нами Бог!» — вслед за тем постановляет он за Бога и вряд ли знает, что именно эти слова были выбиты на пряжках СС.