Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

Надежды Юденича оправдались, и планировавшееся наступление ударной группировки на участке фронта Петергоф — Красное Селб — Гатчина было сорвано из-за обширного заговора командного состава, разветвления которого охватили Кронштадт, Ораниенбаум, Красную Горку и Красное Село. Все операции ударной группы свелись к затяжным боям с переменным успехом. Единственным их результатом явилось прекращение продвижения противника на Петроградском направлении.

13 июня в фортах Красная Горка и Серая Лошадь вспыхнул мятеж. Еще несколько выступлений были предотвращены арестами в Петрограде сотрудников бывших посольств и членов белогвардейской подпольной организации «Национальный центр». 67 морских офицеров из Кронштадта были расстреляны по приказу Сталина, который имел полномочия именем Совета обороны отстранять и предавать суду Военно-революционного трибунала всех виновных в предательстве.

Заговорщики очень рассчитывали на помощь английской эскадры в Финском заливе и на содействие части судов Балтийского флота. Из-за чего и разгорелся жаркий спор между Сталиным и военными моряками, которые отрицали даже саму возможность подавления мятежников со стороны моря.

Тем не менее Сталин 14 июня приказал кораблям Балтийского флота выйти в море. Сам же он отправился в Ораниенбаум, где провел совещание морского и сухопутного командных составов Береговой группы войск, на нем был выработан окончательный план захвата Красной Горки одновременно с моря и суши. В ночь на 16 июня Красная Горка была взята, а еще через несколько часов пал и форт Серая Лошадь.

Посрамив «спецов», Сталин писал Ленину: «Морские специалисты уверяют, что взятие Красной Горки с моря опрокидывает морскую науку. Мне остается лишь оплакивать так называемую науку. Быстрое вмешательство со стороны моей и вообще штатских в оперативные дела, доходившее до отмены приказов по морю и суше и навязывания своих собственных. Считаю своим долгом заявить, что я и впредь буду действовать таким образом, несмотря на все мое благоговение перед наукой».

Вряд ли с этим можно согласиться. Да, можно взять и форт, и крепость, и даже город на революционном энтузиазме, как это имело место во всех революциях. Нельзя другого: видеть в отдельных успехах закономерность и выиграть на этом порыве войну. И в то время, когда Сталин оплакивал «так называемую науку», десятки тысяч матерей и жен оплакивали по всей России своих сыновей и мужей, погибших под тем же Царицыном по вине неумех-командиров. Да и Красная Горка, если говорить откровенно, была взята отнюдь не из-за разработанного Сталиным плана, а только потому, что в форте начался бунт.

Интересен и другой случай. В штаб Юго-Западного фронта прибыла большая группа слушателей Академии генерального штаба, среди которых был его будущий начальник маршал К.А. Мерецков. Они впервые попали на фронт и многого ждали от встречи с членом Военного совета Сталиным, и каково же было их изумление, когда тот задал им всего один вопрос: все ли они... умеют ездить верхом! «Тому, кто не знает, как пахнет лошадь, — заявил он, — в Конармии делать нечего!» Он придавал этому вопросу такое огромное значение, словно от умения обращаться с лошадьми зависела вся штабная работа. Впрочем, кто знает, может быть, пообщавшись с Ворошиловым, он и на самом деле так думал.

Но как бы там ни было, на этот раз Сталин оказался прав, и так и не сокращенный Балтийский флот блестяще зарекомендовал себя в боях с мощной английской эскадрой. 21 июня 1919 года Красная Армия перешла в контрнаступление и отбросила Северо-Западную армию Юденича от Петрограда. Петроград был спасен, и в начале июля Сталин вернулся в Москву, где, по образному выражению И. Дейчера, «купался в лучах славы недавней победы».

Впрочем, был и другой взгляд на эти события. И когда на заседании Политбюро Каменев предложил вместе с Троцким за победу под Петроградом наградить орденом Красного Знамени и Сталина, председатель ВЦИК М.И. Калинин простодушно спросил: «А за что его награждать?» На что Н.И. Бухарин с явной иронией ответил: «Это Ильич придумал. Сталин не может жить, если у него нет чего-нибудь, что есть у другого. Он этого не простит».

Что, конечно же, нельзя воспринимать всерьез. Вряд ли Ильич так уж боялся Сталина, чтобы задабривать его раздачей орденов. Да и подобные высказывания носили чисто субъективный характер: в высшем эшелоне власти шла отчаянная конкуренция за место под солнцем, и успехи любого из его членов весьма ревниво воспринимались другими.

И тем не менее на церемонию награждения Сталин не пришел. Вряд ли он постеснялся получать якобы незаслуженную им награду. Просто прекрасно понимал, что сама церемония может превратиться в бенефис Троцкого и не хотел играть роль статиста на празднике человека, которого ненавидел.

Знал ли об этой ненависти сам Троцкий? Да, конечно, знал. «Мне, — говорил он, — почти на каждом шагу приходилось наступать на мозоли личных пристрастий, приятельства или самолюбия. Сталин старательно подбирал людей с отдавленными мозолями. У него для этого было достаточно времени и личного интереса». И это сыграет свою роль. Отсутствие громкой воинской славы Сталин компенсирует постепенным усилением своего политического веса в партии.

И в то время, когда непреклонный Лев Давидович наступал на чужие мозоли, Сталин завязывал нужные отношения и приобретал нужных людей как на фронтах, так и в партийных кабинетах. Он не случайно с таким интересом читал в свое время макиавеллевского «Государя» и интересовался политикой как искусством. И несмотря на все свои порой нетерпимые грубость и высокомерие, он представал перед нужными ему людьми этаким отцом-командиром, который умел поощрить и пообещать. Обладавший тонкой интуицией, он быстро распознавал слабые стороны человека и умело играл на них.

За время революции и войны Сталин приобрел весьма неоднозначную репутацию. С одной стороны, это был человек, способный выполнить практически любое задание (о цене речь не идет), и в то же время, наверное, не было ни одного столь высокопоставленного члена партии, с которым мало кто мог ужиться. Требовательный до жестокости, он повсюду видел предательство, был завистлив, злопамятен и очень обидчив.

Во многом его своеволию способствовало более чем либеральное к нему отношение Ленина. И на просьбу-приказ вождя ускорить переброску двух дивизий на Кавказский фронт он мог себе позволить с нескрываемым раздражением ответить: «Мне не ясно, почему забота о Кавфронте ложится прежде всего на меня... Забота об укреплении Кавфронта лежит всецело на Реввоенсовете республики, члены которого, по моим сведениям, вполне здоровы, а не на Сталине, который и так перегружен работой». И Ленин на самом деле оставил его в покое.