Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

Однако Сталин с удивительной легкостью восполнил эти пробелы в знаниях своего наркома такими фактами, которые заставили не только его поверить в то, что все это время вождь целыми сутками следил за известными только ему террористами и диверсантами. Ягода спорить не посмел и 19 июня направил вождю список на 82 троцкиста-террориста, которых можно было судить. Сталин просмотрел список, приказал объединить их с зиновьевцами и подготовить первый открытый процесс над лидерами оппозиции. Но сначала надо было «добить» Зиновьева и Каменева, которых в середине июля привезли из политизолятора для «переследствия».

С Зиновьевым проблем не было. К этому времени это был уже полностью сломленный человек, то и дело писавший Сталину слезливые письма. «В моей душе, — сообщал он вождю, — горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет такого требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это... Я дохожу до того, что подолгу гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг больше, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение». Так и не получив ответа от «родных», Зиновьев попросил перевести его в концлагерь.

Комментарии, как принято говорить в таких случаях, излишни. Остается только добавить, что эти письма писал тот самый Зиновьев, который одним росчерком пера обрекал на смерть в Петрограде десятки тысяч человек... Каменев вел себя поначалу гораздо мужественнее, в пух и прах разбивал выдвинутые против него обвинения и обвинял партию в том, что она не смогла уберечь революцию от термидора.

Сталин желал быстрее покончить со всеми этими людьми. Он был недоволен той мягкотелостью, которую, на его взгляд, Ягода проявлял по отношению к его злейшим врагам. И в приступе сильнейшего раздражения он однажды заметил: «Плохо работаете, Генрих Григорьевич, мне уже достоверно известно, что Киров убит по заданию Зиновьева и Каменева, а вы до сих пор этого не можете доказать!» Передавая эти слова близкому ему Прокофьеву, Ягода разрыдался.

Несмотря на патологическую ненависть, которую вождь испытывал к своим бывшим соратникам по триумвирату, пытки к ним не применялись. И единственным неудобством, которое испытывали они в тюрьме, было включенное даже в самые жаркие дни отопление. Тяжелее пришлось Зиновьеву, который страдал приступами астмы и печеночными коликами.

К этому времени Ягода и его подручные повидали виды, но даже они не верили в то, что Сталин посмеет расстрелять старых большевиков. И как выразился один из близких к этому кругу людей, «имена Зиновьева, Каменева, и в особенности Троцкого, по-прежнему обладали для них магической силой».

И тем не менее они заблуждались. «Даже верхушка НКВД, знавшая коварство и безжалостность Сталина, — писал генерал Орлов, — была поражена той звериной ненавистью, которую он проявил в отношении старых большевиков — Каменева, Зиновьева и Смирнова».

Что же касается вождя, то и здесь он повел себя в своем стиле и через Ежова дал понять своим бывшим друзьям, что их жизнь напрямую зависит от их поведения на суде. Советская разведка, убеждал их Ежов, имеет доказательства того, что Германия и Япония в ближайшее время нападут на СССР и стране жизненно необходима поддержка международного пролетариата, чему очень мешает Троцкий, и именно Зиновьев должен «помочь партии нанести по Троцкому и его банде сокрушительный удар, чтобы отогнать рабочих от его контрреволюционной организации на пушечный выстрел».

Ну и само собой понятно, втолковывал Николай Иванович, от его поведения зависела жизнь нескольких тысяч бывших оппозиционеров. Повторив Каменеву то же самое, Ежов добавил, что, отказавшись от сотрудничества со Сталиным, он собственноручно убьет сына, которому и без того приходилось несладко в тюрьме, в которой он находился с весны 1935 года. Заметив, что лед тронулся, Ежов устроил встречу бывших вождей, и Зиновьев убедил Каменева дать нужные показания в обмен на их жизни и жизни других оппозиционеров. Загнанный в угол Каменев согласился и вместе с Зиновьевым отправился в Кремль, где их ждали друг Коба и «будущий английский шпион» Ворошилов.

Начался обычный в таких случаях торг, и, в конце концов, Сталин заявил: «Если мы их не расстреляли, когда они активно боролись против ЦК, то почему же мы их должны расстреливать после того, как они помогут ЦК в его борьбе с Троцким. Товарищи также забывают, что мы, большевики, являемся учениками и последователями Ленина и что мы не хотим проливать крови старых партийцев, какие бы тяжелые грехи за ними ни числились».

Конечно, Сталин играл, причем настолько превосходно, что даже у сидевшего рядом Ворошилова сложилось впечатление, что так оно и будет на самом деле. Настолько искренним был его негромкий вкрадчивый голос. И он уговорил их. А когда Каменев потребовал в обмен на их показания на суде не расстреливать никого из подсудимых, не преследовать их семьи и не выносить смертные приговоры за прошлое, Сталин с величайшей готовностью согласился. «Это само собой разумеется!» — с дьявольской улыбкой на губах кивнул он.

После высочайшего приема Каменева и Зиновьева перевели в удобные камеры, стали лечить, кормить и делать все то, чтобы как можно убедительнее доказать искренность вождя. Хуже было с двумя другими ключевыми фигурами предстоящего судилища: с Мрачковским и Смирновым, известными своим героическим прошлым. Мрачковский вырос с семье народовольца и с юных лет ушел в революционную деятельность, а Смирнов командовал воевавшей с Колчаком армией.

И о том, как шли эти допросы, лучше всего свидетельствует тот факт, что Мрачковского допрашивали в течение 90 (!) часов. При этом каждые два часа секретарь Сталина осведомлялся, удалось ли сломить непокорных.

«Можете передать Сталину, — на первом же допросе заявил Мрачковский, — что я ненавижу его. Он — предатель». А когда его привели к попытавшемуся его уговорить Молотову, он даже не стал разговаривать с «каменной задницей» и плюнул ему в лицо.

Но, в конце концов, сломали и их. Да так, что работавший с Мрачковским начальник иностранного отдела НКВД Слуцкий заявил: «Целую неделю после допроса я не мог работать, чувствовал, что не могу дальше жить». 7 августа Вышинский представил Сталину первый вариант обвинительного заключения, в котором упоминалось 12 человек. Вождь вписал в него еще четверых и вычеркнул все те места, в которых обвиняемые повествовали о том, что их толкнуло на оппозицию власти.

Сделав еще несколько исправлений в написанное Ежовым для первичных партийных организаций закрытое письмо «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока» и сведя «основную и главную задачу центра» к убийству «товарищей Сталина, Ворошилова, Кагановича, Кирова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева», вождь отправился на отдых в Сочи.