Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

И неминуемый поворот Сталина к «русской идее» объяснялся не только его характером, но в первую очередь тем, что он создавал не какую-то отвлеченно-интернациональную по духу страну, а вполне определенное государство, которое, по сути, являлось новой Российской империей, только на этот раз красной.

Отсюда и его поворот не к мировой революции, а к своему, теперь уже социалистическому, Отечеству. А значит, и к русской истории. И честь ему и хвала за то, что он отбросил большевистские бредни о том, что истинная история России началась в октябре 1917 года, словно и не было Александра Невского, Ивана Грозного, Петра Великого, Александра Суворова и многих других выдающихся российских государственных деятелей, без которых нельзя себе представить историю страны.

Задевало его, конечно, и то, что пришедший к власти в Германии фюрер не только не подумал отказываться от своей истории, а наоборот, объявил о Третьем рейхе, как бы подчеркивая неразрывную связь времен. Тогда как он, Сталин, самый великий и мудрый, должен был править страной без роду и племени. Достаточно заглянуть в изданную в самом начале 1930-х годов десятитомную Малую Советскую Энциклопедию, чтобы понять, каким было отношение в российской истории.

«Александр Невский оказал ценные услуги новогородскому капиталу... подавлял волнения русского населения, протестовавшего против тяжелой дани татар...»

«Минин-Сухорук, нижегородский купец, один из вождей городской торговой буржуазии...»

«Пожарский, князь, ставший во главе ополчения, организованного мясником Мининым-Сухоруким на деньги богатого купечества. Это ополчение покончило с крестьянской революцией».

«Петр Первый был ярким представителем российского первоначального накопления... соединял огромную волю с крайней психической неуравновешенностью, жестокостью, запойным пьянством и безудержным развратом».

Однако уже начиная с 1934 года обо всех этих великих деятелях российской истории заговорили по-другому. И знаменитые фильмы «Петр Первый», «Александр Невский», «Суворов», «Минин и Пожарский» лучше всего говорят о том повороте, какой начинался в уме того же Сталина.

Конечно, во многом это была уже совсем другая история, но тем не менее она все-таки была. Глумиться над ней Сталин не давал уже никому и в свое время довольно в жесткой форме поставил на место революционного поэта Демьяна Бедного. Обласканный властью придворный стихотворец, которого так ценил Ленин, написал Сталину жалобу на тех членов ЦК, которые были весьма недовольны его стихотворными фельетонами. И вот тут-то зарвавшегося рифмоплета ждало жестокое разочарование. Сталин не только не заступился за него, но и сам отвесил ему очередную звонкую пощечину. «Десятки раз хвалил Вас ЦК, — писал Сталин в своем послании Демьяну, — когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии.

Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли Вы, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой «зазнайством»? Побольше скромности, т. Демьян...»

Получить подобное послание от Сталина означало большие неприятности, и нетрудно догадаться, что испытывал бедный Демьян, читая раскаленные сталинские строки. Впрочем, Сталину было трижды наплевать на нескромность Демьяна, и причины его царственного гнева крылись куда глубже, о чем он поведал Демьяну, в мгновение ока превратившегося в опального поэта, при личной встрече.

— В чем существо Ваших ошибок? — ронял он словно в пустоту жесткие слова. — Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР... стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее...

И если с настоящим СССР все было более или менее ясно, то замечание о прошлом повергло Демьяна в шок. Оно и понятно, ведь по сей день официально считалось, что в прошлой России жили только бездельники-цари, кровопийцы-помещики и обижаемый ими народ. Ну а никакой истории, а значит, и прошлого у той России не было. Но то, что он услышал, говорило уже совсем о другом взгляде. И времени, добавили бы мы. Ну и, конечно, его знанием и русской истории, и культуры. Сталин никогда не отдавал при личном общении предпочтения русским, но к великой русской культуре, русским традициям и русской истории относился соответствующе. Потому как-то и сказал Фадееву, что все они в общем-то букашки...

В революции русский пролетариат играл первые роли, и без него ни о какой победе не могло быть и речи. Кроме того, Сталин считал, что практически все мало-мальски образованные русские марксисты, в число которых он включал и самого себя, являются законными наследниками прогрессивной мысли в России и ее бунтарских движений.

Сыграло свою роль и то, что, подобно многим социалистам-евреям, Сталин никогда не был изгоем в своей стране и не столь болезненно переживал национальную дискриминацию. В отличие от того же Троцкого, который знал, что такое черта оседлости и погромы не понаслышке. Может быть, именно потому, что он был инородцем (не по культуре и вероисповеданию, а по рождению), Сталин никогда и не испытывал боязни быть обвиненным в великодержавном русском шовинизме, который так люто ненавидел Ленин и другие русские социалисты. Да, и говоря откровенно, ему нравилось военно-политическое устройство огромной и по-своему могучей Российской империи. Как и ее автократическое устройство.

И, как знать, не считал ли он в глубине души, что именно России уготована в мире мессианская роль. И не к нему ли, по большому счету, были обращены слова псковского инока Филофея Великого, которые он говорил князю Московскому Василию: «Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя: ибо два Рима пали, а Третий стоит, а четвертому не бывать». Что, если переводить на простой язык, означало, именно Московское царство призвано служить высшим примером мироустройства. Только в его, сталинском, представлении.

Вряд ли Сталин думал о Москве как о Третьем Риме, и тем не менее связь между ними была, и связь тесная. И далеко не случайно такой блестящий русский религиозный философ, как Н. Бердяев, писал: «В сознании русской идеи, русского призвания в мире произошла подмена. И Москва — Третий Рим, и Москва — Третий Интернационал связаны с русской идеей, но представляют ее искажение».