Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

Последовала бурная дискуссия, но ни к чему конкретному она не привела. Да и не время было вести речь о каких-то границах, когда все еще грохотали пушки и до конца войны оставалось около двух лет.

В Тегеране впервые была затронута тема послевоенного урегулирования, и никогда не отличавшийся ораторским искусством Сталин тем не менее сумел нарисовать довольно мрачную картину восстановления Германии уже через 15—20 лет и настаивал на самых строгих мерах по контролю над ее разоружением. Более того, именно в Тегеране он впервые заговорил о разделении Германии, установлении западной границы Польши по Одеру и запрете на какое бы то ни было объединение Германии.

2 декабря Рузвельт и Черчилль улетели, а несколько часов спустя покинул Тегеран и Сталин. И в Москву он возвращался, как принято в таких случаях говорить, со щитом. Во многом его успехи объяснялись сложившейся к этому времени обстановкой на фронтах, где советские войска одерживали одну победу за другой, и разногласиями между Великобританией и США. Но в то же время это была его собственная победа, которую у него никто не мог отнять.

Да, он оказался плохим военным стратегом и полководцем, но дипломатом он был блестящим. К удивлению своего окружения, в Тегеране он продемонстрировал еще никем и никогда не виданную до этого гибкость, превратив Тегеран в своеобразный дипломатический Сталинград.

Он легко и, главное, почти безошибочно угадывал ходы своих «друзей», умудряясь вместе с тем скрывать свои собственные козыри. Он не впадал в показную истерику, как поступал в свое время Наполеон и тот же Гитлер, стараясь подавить своих оппонентов, а вел себя как затаившаяся пантера, готовая в любую минуту выпустить когти. И если у себя в Кремле он постоянно расхаживал по кабинету, то в Тегеране сидел с бесстрастным и временами даже отрешенным лицом, словно речь шла не о судьбе целых народов, а о каком-то крестьянине, не пожелавшем вступить в колхоз.

Он внимательно слушал, коротко, но в то же время убедительно отвечал и избегал всяческих откровений, на которые оказался так горазд подогретый армянским коньяком Черчилль. И именно поэтому у всех следивших за переговорами создавалось впечатление, что после очередной реплики Сталина все доводы Черчилля в пользу задержки открытия Второго фронта из-за положении дел на Балканах и в Средиземноморье казались детским лепетом. Более того, именно в Тегеране Сталин проявил себя как блестящий эксперт в самых разных областях знаний.

«Ни в одном из своих высказываний, — скажет позже начальник английского генштаба генерал Брук, — Сталин не допустил стратегической ошибки, всегда быстро и безошибочно схватывая особенности ситуации». В то же время Сталин весьма тонко продемонстрировал разницу в его отношениях с Черчиллем и Рузвельтом, что постоянно сквозило в его беседах с американским президентом с глазу на глаз, особенно когда речь заходила об анахронизме империи и нежелании Черчилля предоставить английским колониям независимость.

Трудно сказать, оставило ли след совместное проживание с американским президентом в советском посольстве, но большинство споров на конференции Сталин вел с британским премьером, и чаще всего Рузвельт принимал его сторону. Оно и понятно, обещание начать войну с Японией дорогого стоило. И дружбы с Черчиллем в том числе.

И странное дело! Невысокий и далеко не самый фотогеничный Сталин сумел затмить огромного Черчилля и холеного Рузвельта. А как тонко он повел себя, когда предложил расстрелять 50 тысяч военных преступников и Черчилль в негодовании вышел из комнаты. Он последовал за английским премьером и, как заботливый друг, положив ему на плечи руки, мягко попросил его не принимать сказанное им всерьез и вернуться.

«Сталин, — писал в своих воспоминаниях Черчилль, — когда считает это необходимым, может быть очень обаятельным, и я никогда не видел, чтобы он так старался, как в тот момент, тем не менее я тогда не был убежден, как не убежден и сейчас, что все это была игра, за которой не стояло ничего серьезного». Может быть, за ней ничего серьезного и не стояло, однако из всех трех участников Тегеранской конференции именно у Сталина были самые большие основания поздравить себя с одержанными на ней победами.

После триумфального возвращения в Москву Сталину предстояло утвердить планы зимней кампании 1944 года. К этому времени Красная Армия являла собой мощную силу. Под ружьем находились около 5,5 миллиона человек. Да и с техникой все было в порядке.

По официальным данным, США и Великобритания поставили 18 700 самолетов, 9600 орудий и 10 800 танков. Что и говорить, цифры впечатляющие! И тем не менее подавляющая часть вооружения была сконструирована и произведена в Советском Союзе. Однако и немцы благодаря поголовному призыву в армию тоже располагали весьма значительной живой силой, ненамного уступавшей Красной Армии.

Перед Новым годом войска 1-го Украинского фронта под командованием Ватутина перешли в наступление и освободили Житомир. А в середине января произошло давно ожидаемое событие: войска Ленинградского и Волховского фронтов очистили от противника железнодорожную линию Москва — Ленинград и таким образом положили конец блокаде города на Неве, которая длилась 900 дней.

После того как было покончено с сопротивлением немцев на Корсунском выступе на Днепре, Ставка ввела в бой все шесть новых танковых армий. В течение марта они форсировали Днестр и вышли на румынскую границу. Так была проложена дорога в Бессарабию, Буковину и Молдавию. Тем временем Малиновский освободил Одессу и побережье Черного моря.

С потерей Украины был проложен конец идее Гитлера о создании новой Германской империи на Востоке. Что же касается Сталина, то он готовился к летней кампании 1944 года, которая должна была поставить все точки над «i». Направлением главного удара были выбраны Белоруссия и Западная Украина, поскольку именно оттуда можно проще всего попасть в Германию. И к середине мая разработка плана Белорусской операции — знаменитого «Багратиона» — была закончена.

Но когда командующий армией Рокоссовский предложил прорывать оборону на Бобруйском направлении двумя ударными группировками, Сталин недовольно спросил:

— А зачем надо атаковать двумя отдельными группировками? Не лучше ли соединить все силы в одну?

Рокоссовский объяснил. Однако Сталин снова заметил, что лучше нанести один удар. Рокоссовский не согласился. Внимательно посмотрев на него, Сталин сказал:

— Ну если вы так уверены в своем предложении, выйдите в другую комнату и еще раз все как следует обдумайте.

Рокоссовский думал недолго и продолжал настаивать на своем.