Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

«Революция, как и война, — писал Г. Беседовский, — имеет свой нерв — деньги. Без этого нерва лучшие революционеры превращаются в смешных романтиков. Революция должна иметь в своих руках оружие, революция должна иметь за собой могущественную, дорогостоящую организацию». И, чтобы иметь ее, Ленин женил молодых большевиков на богатых невестах, Красин пытался наладить производство фальшивых банкнот, но денег все равно не хватало. И вот тогда-то Ленин благословил создание тех самых боевых дружин, которые и должны были обеспечить захват денежных средств. Правда, слово «грабеж» при этом заменялось на куда более безобидное «экспроприация».

По понятным причинам сам Ленин стоял в стороне от «эксов», предпочитая оставаться за кулисами. Но Крупская, которая много знала о «тайных операциях», откровенно писала: «...большевики считали допустимым захват царской казны...» А чего же не допускать-то, если все дозволено!

Ленин и партия нуждались в деньгах, а Коба хорошо знал, где их взять. На Кавказе и в Закавказье жили сотни богачей-армян, державших в руках многомиллионные состояния. Казначейство русского правительства ежедневно перевозило по региону сотни тысяч и миллионов рублей. Не задумывался он и над тем, как их забрать. Вся его психология кавказского жителя, юношеское прошлое и детские игры в разбойников подсказывали ему единственный возможный выход — грабеж. Имелась у него и готовая на все команда, в которую входили решительные и смелые кавказцы, вроде Камо.

Не было только одного: благословения вождя на «ратные» подвиги. И можно себе представить его радость, когда это благословение было получено. Собирался ли принимать во всех этих, по своей сути, уголовных акциях участие сам Сталин? Документов на этот счет нет, да, наверное, и не могло быть. Но если верить М. Алданову, то именно «он был верховным вождем так называемых боевиков Закавказья». «Я не знаю, — писал он, — и, кажется, никто, кроме самого Сталина, не знает точно, сколько именно «эксов» было организовано по его предначертаниям...»

Из Берлина Коба отправился в Англию, поскольку под давлением русского правительства датчане запретили проводить съезд. На туманный Альбион добирались на пароходе. Пассажиры на нем были в высшей степени респектабельные, и залатанные ботинки, и несвежие сорочки многих депутатов вызывали весьма законное опасение богатых путешественников: дурно одетый человек всегда подозрителен. А вот делегаты с Кавказа, многие из которых путешествовали в бурках и папахах, вызывали у европейцев неподдельный интерес.

Коба не обращал на многочисленных зрителей ни малейшего внимания. Все его мысли были уже на съезде, и он даже не сомневался в том, что не привыкший проигрывать Ленин отыграется в Лондоне за поражение на предыдущем съезде.

Вождь был несказанно зол на меньшевиков, которые устроили над ним партийный суд после его обвинений Дана и других меньшевистских лидеров в сделке с кадетами на выборах во II Государственную думу, обвинив его самого в клевете.

И Коба не ошибся. V съезд, состоявшийся в апреле—мае 1907 года в Лондоне, проходил под аккомпанемент большевиков (меньшевиков на нем было меньше) и тем не менее, к величайшему негодованию вождя, признал необходимым в условиях спада революционного движения распустить боевые дружины и свернуть партизанское движение.

Конечно, Коба был озадачен, однако Ленин успокоил его. «Когда я вижу социал-демократов, — не скрывая недовольства роспуском боевых дружин, именуемых в уголовных кодексах всего мира «бандами», сказал он в частной беседе Сталину, — горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят?»

Многие социал-демократы, возможно, и не понимали, а вот Коба понял своего кумира прекрасно. Да и как не понимать? Сколько раз, представляя себя на месте легендарного разбойника, грабил он богатых, и раздавал их имущество бедным, и не испытывал при этом ничего, кроме радости. И могли он теперь, когда его вождь говорил ему «иди и отними!», подвергать его слова сомнениям и заводить волынку о какой-то там морали! Да нет, конечно, цель, как было уже сказано, оправдывала средства, а цель у них была святая. И, конечно, они договорились...

В Лондоне Коба впервые увидел одного из главных ораторов партии — Троцкого, и он очень не понравился ему. Троцкий уже тогда отличался непомерным высокомерием и нежеланием опускаться до общения с рядовыми членами партии, да еще с совещательными голосами, с какими Коба присутствовал на съезде. И когда после одного из заседаний Ленин остановил проходившего мимо Троцкого и представил ему «товарища с Кавказа», Троцкий поморщился так, словно у него заболели зубы. Удостоив «товарища» презрительным взглядом, он быстро пошел прочь. Позднее он скажет, что узнал о присутствии на V съезде Сталина только из его написанной французским автором Б. Сувориным биографии.

А вот сам Сталин навсегда запомнит эту встречу. Брезгливый взгляд Троцкому он никогда не простит. Впрочем, была у него и еще одна причина (и куда более веская), по какой он невзлюбил Троцкого. Объявив себя выше «всех фракций», Лев Давидович, по его мнению, превратился в «красивую ненужность». И в то время, когда он вел полную приключений и невзгод подпольную жизнь, находились люди, которые говорили ради того, чтобы говорить...

Даже при всей своей неприязни к Троцкому Коба не мог не признать, что Лев Давидович на самом деле был великолепным оратором, но уже тогда почувствовал и его слабость. Да, Троцкий много и красиво говорил, а высказавшись, неожиданно для всех исчезал. В своих выступлениях он напоминал собой не участника, а слетевшего с небес небожителя, который, выполнив свое дело и наставив простых смертных на путь истинный, мгновенно возвращался на небо. Ангелы, насколько это было известно Кобе, никогда не оставались среди людей и не интересовались такими простыми вещами - есть ли у них хлеб.

Вся сила таких людей исходила от их проникновенных и действительно способных своими речами зажигать на какое-то время слушателей. Ну и, конечно, вся эта теоретическая риторика вряд ли могла произвести яркое впечатление на практика Кобу. Уже тогда он слабо верил в долговременные истерики и собирался строить свое будущее на куда более прочной основе. Что в конце концов в отличие от блестящего Льва Давидовича он и сделал. И пока тот произносил речи, Сталин завоевывал союзников. Не мог он не отметить и то, что большинство их противников составляли евреи.

Конечно, это не добавляло им любви Кобы. И, вернувшись после лондонского съезда в Тифлис, он весьма едко отозвался о них. «По этому поводу, — усмехнулся он, рассказывая о съездовских встречах, — кто-то из большевиков (кажется, тов. Алексинский) заметил, шутя, что меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром». Коба явно шутил, но глаза его говорили совсем о другом, и ни у кого из присутствующих не возникло сомнений: прими большевики такое решение, и Коба с большим удовольствием осуществил бы свою пока еще шуточную угрозу.