Александр Ушаков - Сталин. По ту сторону добра и зла

Коба решил расшевелить это сонное царство, и уже очень скоро в Петербург полетело следующее сообщение от местных жандармов: «Иосиф Виссарионович Джугашвили и ссыльные социал-демократы решили между собой организовать с.-д. группу и устраивать собрания по нескольку часов в квартирах Голубева, Джугашвили, Шура, а иногда и у Петрова. На собраниях читаются рефераты и обсуждаются вопросы о текущем политическом моменте, о работе Государственной думы... Цель этих собраний — подготовка опытных пропагандистов среди ссыльных...»

Что и говорить, подготовка опытных пропагандистов — дело архиважное, но... не для Кобы. Скучно, да и не тот размах! Значит? Значит, надо было как можно быстрее бежать! «Я недавно вернулся в ссылку («обратник»), — пишет он в одном из своих писем, — кончаю в июле этого года. Ильич и К 0зазывают в один из центров, не дожидаясь окончания срока. Мне же хотелось бы отбыть срок (легальному больше размаха), но если нужда острая (жду от них ответа), то, конечно, снимусь. У нас здесь душно без дела, буквально задыхаюсь...»

Очень интересное письмо. Ну, во-первых, неизвестно, для чего он вдруг понадобился Ильичу, который даже не помнил его фамилии и уж тем более его компании. Если под этой компанией он имел в виду Красина, тогда многое становится понятным. Снова грабить! Ну и, конечно, «снимусь»! Причем в любой момент, да еще за границу! Без документов и с кавказской внешностью! Загадка, да и только! И тем не менее Сталин не шутил...

И все же надо отдать ему должное, при всем своем поклонении Ленину он не очень-то ценил его философские и, значит, совершенно бессмысленные с точки зрения практика споры в эмиграции, а потому с нескрываемой иронией писал все в том же письме: «О заграничной «буре в стакане», конечно, слышали: блоки — Ленина—Плеханова, с одной стороны, и Троцкого—Мартова—Богданова — с другой. Отношение рабочих к первому блоку, насколько я знаю, благоприятное. Но вообще на заграницу рабочие начинают смотреть пренебрежительно: «Прут, мол, лезут на стенку, сколько их душе угодно, а, по-нашему, кому дороги интересы движения, тот работает, остальное приложится...»

Сарказм Кобы дошел до Ленина, и вряд ли порадовал. По сути дела, его упрекали в бездействии, в то время как сам Коба и его друзья денно и нощно трудились во благо приближавшейся революции и ходили по лезвию ножа. Однако ссориться с человеком, который играл такую заметную роль на Кавказе, Ленин не стал, хотя и не терпел никакой критики в свой адрес. Плеханов, Мартов, Богданов, да и он сам были хороши за письменным столом и в кафе, но устроить подпольную типографию, скрываться годами от охранки и бегать из-за Полярного круга им было не под силу. Да и не мог Ильич в душе не понимать того, что Коба был прав! Пройдет совсем немного лет, и, вспоминая свои в общем-то совершенно бессмысленные философские споры до хрипоты, Ленин с улыбкой скажет: «А что нам оставалось еще там делать?»

Да, спорил он много, часто обижался на своих оппонентов, но уже тогда знал то, чего никогда так и не смогли понять ни Плеханов, ни Богданов, ни «умница» Мартов: что бы ни говорилось и кто бы ни оказался прав (в споре, конечно) сейчас, в конечном счете все будет доказываться кулаками...

Вызова от Ильича так и не последовало, и в начале июля 1911 года Коба отправился в Вологду с «проходным свидетельством», в котором черным по белому было написано, что «обладатель свидетельства обязан следовать прямо в Вологду и под страхом немедленного возвращения в Сольвычегодск не имеет права уклоняться от маршрута и останавливаться где бы то ни было». Оно и понятно, ведь теперь, после окончания ссылки, ему запрещалось проживать на Кавказе, в обеих столицах и рабочих центрах.

Коба поселился в Вологде, и у его дома круглосуточно дежурили филеры, отмечая буквально каждый шаг «кавказца», как называли Кобу вологодские жандармы. И ничего удивительного в этом не было. К этому времени Коба являл собой весьма авторитетную фигуру социал-демократического движения России. И далеко не случайно летом 1911 года именно его собирались сделать разъездным агентом ЦК РСДРП. О чем быстро стало известно полиции.

«В Вологде в настоящее время, — докладывал один из агентов, — проживает отбывающий или уже отбывший срок административной высылки серьезный эсдек, носящий партийный псевдоним Коба. Этому Кобе удалось через тульскую публику списаться с заграничным партийным центром, и он... получил предложение взять на себя выполнение функций агента ЦК. Коба на предложение согласился и ждет лишь присылки необходимых для путешествия средств». Вот так, не больше, но и не меньше...

Полковнику М.А. Конинскому совсем не хотелось гоняться за вечно исчезавшим «кавказцем», и он предложил арестовать его. Однако Москва была против. Полным ходом шла подготовка к общепартийной конференции, и Коба мог принести куда больше пользы на свободе...

Ну а пока Коба встречался с некой нарядной барышней, которая и получила такую кличку (Нарядная) в полиции. Ею оказалась дочь богатого крестьянина из селения Усть-Ерга Пелагея Георгиевна Онуфриева, приехавшая в Вологду к своему жениху Петру Чижикову. И пока жених был занят на работе, его невесту как мог «развлекал» Коба. Да так, что на прощание та подарила ему свой нательный крестик и попросила фотографию на память.

Фотографии у Кобы по понятным причинам не было, и он вручил Нарядной книгу П.С. Когана «Очерки западно-европейской литературы», сделав на ней весьма многозначительную надпись: «Умной, скверной Поле от чудака Иосифа».

Распрощавшись с «умной и скверной», «чудак» Коба отправился в Петербург. Он поселился в гостинице «Россия», где и был взят 8 сентября с документами на имя Петра Чижикова и записной книжкой, в которой было много немецких фраз, что наводило на мысль о его предполагаемом путешествии в Берлин.

Через три месяца Коба снова оказался в Вологде под уже привычным надзором полиции. Он посетил Чижикова и отправил Онуфриевой открытку с изображением Афродиты. «24 декабря, — было написано на открытке. — Ну-с, «скверная» Поля, я в Вологде и целуюсь с «дорогим». Сидим за столом и пьем за здоровье «умной» Поли. Выпейте же и Вы за здоровье известного Вам «чудака» Иосифа».

В Вологде Коба сошелся с несколькими ссыльными и, узнав от них адрес Скрябина, завязал переписку с будущей «каменной задницей». В феврале 1912 года его посетил Серго Орджоникидзе, посланный Лениным на работу в российское подполье. От него Коба и узнал о совершенном Лениным на Пражской партийной конференции перевороте.

Как поведал ему Серго, в Праге собралось 14 делегатов с правом голоса (10 из них были большевиками). Тем не менее Ленин объявил партконференцию «общепартийной» и «верховным органом партии». В своем выступлении он отметил «печальный факт распада и развала большинства организаций партии», вызванный контрреволюционными преследованиями и усилившийся в результате длительного отсутствия «партийного практического центра». Ну и само собой понятно, были осуждены все, кто не признавал большевистской политики действий и организации.