Михаил Веллер - Конец подкрался незаметно

При этом — по всем свидетельствам! — немецкий булочник разговаривал с русским императором свободнее, чем русский министр! В немце и голландце царь видел человека высшей цивилизации — свободной, развитой, влиятельной, зажиточной. А свои — сиволапые.

Быть иностранцем на Руси при Петре стало престижно. Иностранец был выше своего.

Если пахнуть начинает от царя — то чего вы хотите от духа народа?! Смотрите, слушайте, внимайте: иностранцы лучше нас, с ними сам царь больше считается и уважает.

Самое ужасное, что на тот момент Голландия и Германия действительно поднялись по лестнице цивилизации выше России. И флот, и армия, и промышленность, и науки, и искусства, и архитектура. Впрочем, для архитектуры выписали итальянцев. Ну — итальянцы еще московский Кремль построили.

Власть выше нас.

Иностранцы выше нас.

Нам права не полагаются.

Вот примерный комплекс русского человека той эпохи. И посмел бы кто из приближенных перечить Петру! А сладко бить в морду, когда и пикнуть не смеют, а? Одно слово — царь-европеец.

6. И одной из черт национального духа совершенно оформилась непобедимая тяга к воровству.

Анекдот знаменитый и знаковый: подготовивший Указ против воровства Петр поделился с Меншиковым: кто украдет что дороже веревки — быть тому повешенным на той самой веревке. Выдержав издевательский взгляд законодателя, Меншиков вздохнул сочувственно, и ответ его засел в фольклоре, как клинок в камне: «Мин херц, останешься без единого подданного».

Исконно — князья обирали народ, а народ поворовывал где мог, компенсируя чрезмерные потери и действуя в том же духе посильного самообеспечения.

7. Боже мой, как прекрасна и безразмерна была бы история воровства в России! А какой персоналий! А какой раздел анекдотов — радостных, восторженных! Сколько глубокой самоиронии в русских анекдотах о воровстве! И что характерно: сами русские складывали всегда анекдоты о том, что русские воруют больше всех! Это льстило — хоть в такой форме! — национальному самолюбию!

Русские анекдоты о воровстве — это раздробленный на блестки великий русский плутовской роман, который не был написан по причине необходимости бежать от погони, шутить и пропивать ворованное в одно и то же время.

Если власть всегда чужая. Если от тебя ничего не зависит. Если обирают тебя как могут. Если прав у тебя нет. А жить как-то надо. А всех мастей сборщики налогов и наместники интересуются только доходом с холопьев и подчиненных, и откупиться можно от любого проступка. А воровством промеж холопьев и подчиненных власть не интересуется, лишь бы ее казна затронута не была. А в случае чего всегда можно податься в леса бескрайние и степи безбрежные, поминай как звали. А каждый, кто выше, обирает тех, кто ниже. Так чего ж не своровать, если можно?!

Заметьте: северные поморы и первая волна сибиряков — белая кость русской нации — воровства нс знали, не заведено было. Это жили люди свободные, своим умом и за себя отвечающие, и сели что — расправа была скора и сурова. Закон тайга, медведь прокурор.

До Петра народишко еще пытался перебиваться. Хотя уже со времен Алексея Михайловича отмечают заезжие в Московию иностранцы вороватость и жуликоватость российского люда. Заметьте — ни Антверпен, ни Гамбург, ни Лондон отнюдь не были эталонами честности. Город позднего Средневековья был набит ворьем и всяческим ночным людом. Но все относительно. Вот относительно Европы Россия была воровата и в XVI веке тоже.

А с чего бы иначе? Народ находился в состоянии рабском. А рабство формирует рабские обычаи и представления.

Это и подкормка, и самоутверждение, и развлечение, и месть жадным властям.

А уж при Петре, когда регламентировать пытались все, и зажатые гайки народу вздохнуть не давали, и все добро шло на нужды армии и флота да на роскошь столицы — подчас только воровством и добудешь чего нужного, сокрыв от государевых доглядатаев.

Верх и низ общества противопоставляли себя друг другу, и бесправию сверху защитно и мстительно противопоставлялось бесправие снизу. Чужое богатство вызывало зависть, это везде, требовало знаков уважения, это везде, к нему хотелось примазаться, подражать, это везде: но чужое богатство никогда не воспринималось как справедливое!

(Да — именно в Европе упрощенное понимание социальной справедливости как уравниловки вызвало к жизни в XIX веке идею социализма. Но, направленная против эксплуататоров в период действительно жестокой эксплуатации наемного труда — она имела основой распределение по труду, именно труд ставился головной ценностью. В России же… — )

Политико-экономическое устройство России тысячу лет культивировало в народе стойкое представление:

7-А. Создание образа благородного разбойника, мстящего богатым и помогающего бедным, свойственно многим народам. А вот сочувственное отношение к каторжному люду — это, скорее, российская особенность. Здесь разве что сицилийско-корсиканская мораль родственна нашей.

Доброта и милосердие? Ага. Девятьсот восемнадцатый год припомнить? Или дикую жестокость недавних девяностых, когда ребятки — десятками и сотнями тысяч человек! — вдруг оказывались лютыми душегубами, просто зарабатывающими себе на жизнь убийством, часто — убийством стариков и детей. Не надо ля-ля.

(Кстати, наших ребят очень любят в Армии обороны Израиля, культивируя мнение, что «русские предпочитают сначала стрелять, а потом разбираться, им развязать руки — наведут порядок».)

Логика такая. Власть — мой враг. Враг моего врага — мой друг. Я сочувствую пострадавшему от моего врага.

Вор — лихой, смелый, а что зол и эгоистичен — а так в этой проклятой несправедливой жизни и надо, у нас вот просто храбрости и удальства не хватает, тянем лямку…

А каторжного жалеть надо, он несчастный, ему плохо, а Христос завещал всем прощать и жалеть, это по-евангельски.

«От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Каждый русский осознавал и себя потенциальным каторжником. Так конечно душой был с ним — против общего тюремщика.

7-Б. Западное христианство пережило Великую Реформацию. Ренессанс ознаменовался и сопровождался великой религиозной революцией — за правду, совесть и справедливость. Протестантизм изменил сознание Европы. Предельная простота обряда, упразднение роли церкви, чистота нравов и трудолюбие отличали жизнь германских народов. Нравственность, трудолюбие и достаток были утверждены как взаимозависимые черты богопослушания и богоизбранности. Богат — значит, избран Господом к хорошей жизни по угодности своей Ему за нрав и труд.