Эдуард Байков - Уфимская литературная критика (сборник)

К главе 13. «Он проштудировал список». Проштудировать можно учебник, задание. Список же просматривают и изучают . «Благодаря прибавлению отягчающих и отниманию смягчающих обстоятельств». «Отнимание» – неологизм, нет такого слова в «великом и могучем». Можно сказать: вычитание или, в крайнем случае, отнятие .

Что ж, вот мы и приблизились к завершению нашего критического разбора рассказа О. Шевченко. Несмотря на многочисленные стилистические и смысловые погрешности, рассказ стоит того, чтобы его прочли: оригинальная тема, занимательное повествование, интересная концовка. Автору же самое что ни на есть благое пожелание: почаще заглядывайте в толковые словари русского языка. И не нужно торопиться. Даже гении правили свои творения десятки раз, прежде чем явить их на суд читателей, зрителей, слушателей.

Что важнее – сущность или существование? Для философа ответ однозначен – сущность определяет явление (а содержание – форму). Но и явление оказывает определенное влияние на сущность. Литераторы же интерпретируют этот фундаментальный вопрос, каждый по-своему. И порою рождаются на свет Божий поразительные художественные тексты-мутанты. Они забавны, они удивляют, в конце концов, они, бывает, вызывают фурор, но они бесплодны. Ибо суть бытия – в диалектике, во взаимном влиянии и сосуществовании двух, а не одного.

В рамках философского дискурса существуют бывшие весьма модными в XX веке понятия «экзистенция» и «трансценденция». Коротко и упрощенно, экзистенция – это наличное существование, трансценденция же – духовная сущность. Если перенести эти понятия на поле литературной деятельности (великой игры в слова), то можно заметить, что мировая литература по большей части экзистенциально-трансцендентального характера, то есть она имеет тенденцию изображать как непосредственное существование объектов, предметов и персонажей, так и психический мир, духовное переживание героев. Разумеется, существуют крайности, когда чудаковатые авторы-экспериментаторы описывают лишь духовный мир и эмоциональные проявления персонажей, либо наоборот исключают любую рефлексию и показ духовно-психических актов в тексте. На этой последней крайности следует остановиться подробнее, на примере творчества известного уфимского писателя Юрия Горюхина.

Его небесталанные и порою весьма любопытные произведения – голая экзистенция. Такое ощущение, автору претят любые самокопания и переживания рефлектирующих героев. Жизнь показана в своей «завораживающей» неприглядности, какова она есть на самом деле. Возможно, автор испытывает наслаждение, описывая никчемность бытия героев, отрицательные стороны обыденной жизни и неумолимое давление повседневного быта, либо же агрессивность и жестокость, присущие различным культурам (например, примитивно-туземной и якобы развитой европейской), в восприятии друг друга и столкновении этих культур. Одним словом, Горюхин режет правду-матку жизни. Совсем как у Есенина: «Да! есть горькая правда земли, Подсмотрел я ребячьим оком: Лижут в очередь кобели Истекающую суку соком».

Насколько все это оправдано – другой вопрос. Мне же хотелось заострить внимание читателей на моменте неприятия писателем трансцендентальной составляющей любого произведения в угоду лишь экзистенциальной. Чем Горюхин руководствуется, когда в своих текстах поет осанну СУЩЕСТВОВАНИЮ и напрочь отвергает СУЩНОСТЬ? Неужели не замечает, что в итоге значительно обедняет и свое творчество, и духовный мир читающих (и осмысляющих) его тексты читателей? Джек Лондон, к примеру, тоже явный литературный экзистенциалист, в произведениях которого деятельность подавляюще преобладает над размышлениями (как автора, так и героев). Но у него все богатство эмоциональной сферы, душевные порывы и работа сознания показаны через действия, речь, мимику персонажей, воздействие на них окружающей обстановки (предметный мир, величие природы и прочее). Впрочем, Лондон периодически вставлял в свои тексты и авторские размышления в форме несобственно-прямой речи.

Творческие интенции и поиски Горюхина лежат в плоскости «обыденной экзотики» и гротескного реализма. В целом это было бы весьма похвально, если бы автор не чурался сложностей в презентации ментально-когнитивной деятельности и внутрипсихической жизни своих героев. Увы, все то, что составляет феномен ноосферы, Горюхин явно изображать или не умеет, или боится. Виртуальная реальность его творений создана по киношному принципу «экшн энд сэтисфэкшн (ансэтисфэкшн)» – «действие и удовлетворение (неудовлетворение)». Основания подобной позиции – в механицизме, социальном дарвинизме, рефлексологии, антропологизме и тому подобном. Отсюда отвращение к тонкостям проявления душевного аппарата человека.

Таковы рассказы Горюхина «Африканский рассказ», «Юлька и Савельич». Психологизм в них начисто отсутствует, причем как в своей прямой форме (посредством изображения внутреннего мира героев), так и в косвенной (через поведенческие реакции, мимику и жестикуляцию героев) – жалкие потуги автора изобразить редкие проявления чувств персонажей не в счет, так как никак не характеризуют их (персонажей) в психическом плане. Нечто подобное можно было бы приписать и Чехову, но у великого классика (которому, возможно, осознанно или нет, подражает Горюхин) мы находим экспрессию, весь накал чувств, переданных с помощью непосредственного описания психологических процессов (от третьего лица), либо приемом так называемого умолчания, когда в описанной сцене, эпизоде, диалоге явно присутствует намек на богатый духовный мир и мыслительную сферу героев.

Персонажи Горюхина – это не живые люди, с их искренними, естественными радостями и горестями, а марионетки, действующие, говорящие, приводящиеся в движение нитями в руках умелого (а иногда не очень) кукловода. Это – заводные игрушки, изображающие стереотипы поведения и реагирования на те или иные обстоятельства и раздражители. У них нет подлинной глубины, загадки, многомерности. Типичный образчик бихевиористского подхода к изображенному миру в виртуальной реальности текста.

Еще несколько замечаний по поводу «Африканского рассказа». Понятно, что автор, вероятно, преследовал самые благие намерения, показав пропасть между социокультурными типами, столь разнящимися друг от друга. При этом отталкивающе выглядят не обязательно примитивно-дикарский этнос, а представители именно цивилизованного западного общества – их алчность, разврат, «справедливая» жестокость. С другой стороны, рассказ отдает неким душком расизма. Во всяком случае, выйди он, например, в США, автора затаскали бы по судам разъяренные афроамериканцы, а то и линчевали бы без суда и следствия – они нынче в силе. Этнические вопросы – одни из самых щекотливых, следует быть осторожным в выборе тем. Конечно, если ты не Э. Лимонов или В. Сорокин, которые, каждый по-своему, бросают вызов обществу. О туземцах, с симпатией или насмешкой, могли безбоязненно писать тот же Лондон или Киплинг, но то было иное время.