Геннадий Прашкевич - Кукушки Мидвича

Если вернуться к рукописи, право, из нее может получиться неплохая юмористическая повесть. И переделать рукопись не столь уж трудно. Мне вспоминаются юмористические повести и рассказы Санина (вероятно, Вы читали их). Санин пишет на грани гротеска, но при этом ничего не выдумывает. Он, скорее, очеркист, документалист. У Вас могло получиться ничуть не хуже. Вы же знакомы с Курилами, с их бытом, экзотикой, людьми. Это же благодатнейший материал, почти целина. Вот и поднимите этот материал как юморист или даже как сатирик. Уверяю Вас, в новой повести найдется место и Вашему шефу, и скульптору, и другим персонажам. Но они только тогда встанут во весь рост фигурами сатирическими, когда рядом окажутся люди иного плана.

А разве нельзя юмористически и в то же время достоверно рассказать о быте Курил? Тут, наверное, будет простор и для сатиры. Уверяю Вас, что такая повесть, повесть, несущая познавательные элементы и в то же время веселая, сочная — всегда найдет издателя.

На правах старика хочу дать Вам еще один совет — следите за своим языком, стилем. Телеграфность ныне вышла из моды. Ведь это была только мода и не более. Я уверен — Вы вернетесь к повести. И мы еще увидим ее напечатанной.

Всего, всего доброго.

Ваш В. А. Прокофьев.

Был указан и адрес, на случай, если я захочу написать.

Я не написал. Мне было трудно понять, почему официально повесть отвергнута, ведь в личном письме мой талант не подвергался сомнениям, даже напротив — оценивался высоко. Правда, мир двойных стандартов еще не пугал меня, потому что я был молод и ничуть не страшился ни личной доброжелательности Прокофьевых, ни их официальной враждебности.

Одна из самых печальных книг, посвященных литературе 70–80-х годов XX века, это, конечно, книга Бориса Стругацкого «Комментарии к пройденному». Атмосфера, в которой мы жили, только издали, из XXI века, кажется сиреневой романтичной дымкой. Там, в реальности, она была густо пропитана серными газами, запахом бездарно пережженного угля и нефти, и много еще чего. Но даже это не главное. Сиреневая романтическая дымка — это воздух, перенасыщенный тяжелым дыханием советских редакторов, рецензентов, мелких и крупных издательских и партийных работников. Прошли сквозь эти нелепые заграждения немногие. Борис Натанович прошел. С остатками измотанного здоровья. Думаю, рано или поздно найдется в России умный издатель, который не просто повторит «Комментарии к пройденному», а выпустит их вкупе с многочисленными письмами друзей и врагов. Тогда картина окончательно прояснится.

Дорогой Гена!

Извините, ради бога, за долгое молчание. Виноват, виноват, виноват!

Из того, что Вы прислали, мне больше всего понравилась повесть «Мир, в котором я дома». Какая жалость, что она уже опубликована! Повесть эта (при всех ее недостатках) из породы «гвоздевых». Именно такой нам не хватает для сборника. Что касается рукописи, то она тоже неплоха, хотя и представляется мне несколько вяловатой и растянутой. Впрочем, составителю сборника она понравилась больше, чем мне. А это важно.

Каковы практические выводы? Рукопись мы оставляем у себя, во всяком случае, до поздней осени. Она вполне может подойти — при условии, что ее не потеснят семинаристы-ленинградцы. И тут дело не в нашем «патриотизме», а в том, что Лендетгиз одним из условий своих поставил: «Мы издательство областное, извольте нам подать ленинградцев в первую очередь». По-своему они, разумеется, правы, но если ленинградцы окажутся не в силах дать что-либо посильнее Вашей «Школы», то мы с Ж. А. Браун уж как-нибудь пробьем сибиряков! И еще должен предупредить заранее, что рукопись придется несколько сокращать — для ее же пользы!

Такие дела. Еще раз простите за задержку с ответом, Ваш Б. Стругацкий.

P. S. Да! Насчет книжки, которую Вы просите. Гена, дорогой, да ведь нечего посылать-то! Последняя книжка вышла у нас года три назад, ни одного экземпляра не осталось. Вот ужо!..

13.06.1978, Ленинград.

Речь в письме шла о сборнике, готовившемся в Ленинградском отделении Детгиза. БНС всеми силами старался поставить в сборник научно-фантастическую повесть «Школа гениев», написанную мною в соавторстве с Владимиром Свиньиным. Принцип БНС и тогда был — помогать всем, чьи работы он считал достойными.

Дорогой Гена!

Рад был узнать, что Ваш соавтор — ленинградец. Почему бы ему в этом случае не посещать хотя бы время от времени наш семинар? Заседаем мы не слишком часто, не чаще двух раз в месяц, времени это отберет у него немного, а позиции ваши, как членов семинара, укрепятся значительно. Дайте ему мой телефон (291–37–55), пусть позвонит в конце сентября, и мы обо всем с ним договоримся. Будете в Ленинграде сами — обязательно звоните. Встретимся, потреплемся. (Если буду в Ленинграде и не произойдет чего-то неотложного.)

Что же касается Госкомитета по печати и прочих дисциплинирующих организаций, то все мы ходим в одной упряжке и знаем почем фунт дыму. Мозоли надо натирать на соответствующих местах души, мозоли! Другого выхода нет.

И, конечно же, пишите, когда вздумается. Буду отвечать по мере сил и возможностей.

Жму руку, Ваш Б. Стругацкий.

29.06.1978, Ленинград.

Дорогой Гена!

Спасибо за подарок. По-моему, получился очень славный сборник. Поздравляю. Из того, что раньше не читал, мне больше всего понравился, разумеется, «Фальшивый подвиг». Хорошо задумано и ловко написано. Опять же поздравляю.

Простите, что пишу так коротко: сижу в бесте и пытаюсь до конца сентября довести одну работу (не литература — математика).

Еще раз спасибо, Ваш Б. Стругацкий.

22.09.1978, Ленинград.

В 1978 году вышел, наконец, в свет мой первый сборник фантастики — «Разворованное чудо».

Дорогой Гена!

Рад был получить от Вас письмо, хотя письмо получилось у Вас скорее грустное, для чего, впрочем, есть определенные основания.

То, что «Школа гениев» вышла, — хорошо. Пусть она урезана и исковеркана, но это, все-таки, лучше, чем ничего. И гораздо лучше, чем протухала бы она у Вас в столе. Так что хоть Вы и недовольны, а я Вас все же поздравляю с публикацией. (Утешайтесь известным из наблюдений фактом: 99 % читателей не замечают ни искажений текста, ни сюжетных разрушений, ни, тем более, сокращений.)

Очень и очень рад за штерновский «Дом». Тьфу-тьфу — только бы не сглазить. Повесть ведь очень славная, а шансов на публикацию у нее было, на мой взгляд, очень мало. Вы молодец и орел!

Пишет ли Ковальчук что-либо про Стругацких — представления не имею. Я и беседовал с ним, и переписываюсь помаленьку, но ничего по этому поводу не знаю. Знаю, что он поместил какую-то интересную и важную статью в последнем номере «Коммуниста», но и статьи этой пока не видел.