Владимир Шигин - Герои русского броненосного флота

В Овстуг часто наведывался и сам Тютчев.

— Наш Бирилев – настоящее дитя природы! – часто иронизировал Тютчев над мужем своей дочери.

В этом была доля истины, рядом с великим поэтом обычный морской офицер действительно выглядел не слишком ярко. Федор Иванович Тютчев был человеком высшего света, часто принимаемым при дворе членами императорской семьи, посвященный во все дворцовые и международные интриги. По отцовской и по материнской линии он происходил из именитых дворянских родов (мать Тютчева, Екатерина Львовна, была графиней Толстой, близкой родственницей Остерманов, в двух поколениях приближенных царского трона). Что уж говорить об образованности, эрудиции и интеллекте одного из выдающихся дипломатов и величайших поэтов России!

Что касается Бирилева, то он был прекрасный моряк, храбрый офицер и отличный честный малый, но при поэтических спорах и разговорах о высокой политике больше отмалчивался, а при философских и вовсе зевал в кулак.

Видя свое превосходство, Тютчев вскоре полюбил поддразнивать и высмеивать Бирилева в отсутствие последнего. В письмах он бывал еще резче: «Он (Бирилев . – В. Ш. ) ведь полный идиот, особливо с утра…» При этом Тютчев дружил с сестрой Бирилева, образованной и умной Анной Благово.

Вслед за Федором Ивановичем начали высмеивать нового члена семьи и остальные домашние. Такое отношение к горячо любимому мужу очень обижало ранимую Машу, которой теперь почти каждый день приходилось выслушивать нотации:

— Как ты можешь любить такого неотесанного мужлана, да еще и больного на голову! То ли дело Яков Полонский – эстет и лирик!

Надо отдать должное молодой женщине. На такие слова, Маша, гордо вскидывая голову, неизменно отвечала:

— Мой муж – мой герой и другого рыцаря мне не надо!

Заметим, что Тютчев при всем этом, зная об особом отношении императора к Бирилеву, на людях весьма гордился родством с флигель‑адъютантом, любимцем императора и национальным героем России. Друзьям он всегда с удовольствием показывал подарок зятя – письменный набор с ядром и картечной пулей из Севастополя. Этот дар до сих пор хранится в посвященной Тютчеву экспедиции музее Мураново.

30 января 1867 года у Бирилевых родилась дочь, названная по просьбе отца в честь ее матери – Марией.

Из письма Тютчева: «В прошлое воскресенье, то есть 30 января, Мари Бирилева в 7 часов вечера родила дочь, и, кажется, благополучно. По крайней мере, только до сих пор состояние ее удовлетворительно, но сегодня еще только третий день; я знаю по опыту, как в подобных случаях следует стараться слишком рано торжествовать победу. Что усилило тревогу, неразлучную с подобным происшествием, это то, что за два дня до этого бедный Бирилев испытал весьма неожиданно два сильных припадка, свидетельствующие о неослабном, вопреки всем лекарствам, продолжении болезни. Теперь он опять поправился и возвратился, по‑видимому, в свое прежнее положение; но повторение припадков без всякой осязаемой причины все‑таки не отрадно».

Крестником маленькой Марии пожелал стать сам император Александр II. Увы, опасения деда‑поэта оказались пророческими. Дочь Бирилевых прожила меньше года.

Не отступала болезнь и от самого Бирилева. Приступы становились все более частыми и тяжелыми. 15 апреля 1868 года его уволили со службы в отпуск до выздоровления, то есть навсегда. Смерть дочери сильно пошатнула и так не слишком хорошее здоровье Марии Бирилевой. А вскоре у нее нашли чахотку.

Уже больная Мария Бирилева деятельно занимается устройством школы для крестьянских детей в родовом имении. В письме брату Ивану она пишет: «Я поручила Мамаеву (управляющему имением . – В. Ш. ) на мой счет устроить сельскую школу в Овстуге… Я убеждена, что стоит только начать – через несколько лет крестьяне сами не захотят оставаться без школы». В документе, хранящемся в Брянском областном архиве, говорится: «Дочь Тютчева, жена флигель‑адъютанта, капитана 1‑го ранга Мария Федоровна Бирилева, желая способствовать распространению грамотности, принимает на себя единовременные издержки на перестройку дома под училище, со всеми строительными материалами, а также на снабжение школы училищными принадлежностями…» Именно благодаря неустанным хлопотам Марии Федоровны через каких‑то шесть месяцев в Овстуге открылось образцовая школа с пятилетним сроком обучения, самая большая в Брянском уезде.

А молодая женщина увядала на глазах. В те дни Федор Тютчев, страдая за судьбу дочери, писал:

Где неба южного дыханье

Как врачество лишь пьет она…

…………………………………

…О, дай болящей исцеленья,

Отрадой в душу ей полей,

Чтобы в Христово воскресенье

Всецело жизнь воскресла в ней.

Немного мог сделать для тяжелобольной жены и Бирилев. Капитан 1‑го ранга мучился в это время страшными головными болями и эпилептическими припадками. Не видя иного выхода, Машу повезли на лечение в Германию, но было уже поздно. В июне 1872 года Мария Бирилева скончалась в Рейхенгалле от скоротечной чахотки. Ей было всего тридцать два года.

В 1957 году в здании школы, некогда основанной Марией, был открыт Музей Тютчева. Когда же в 1986 году было восстановлено здание усадебного дома, то в его мезонине была восстановлена и мемориальная комната Марии Тютчевой‑Бирилевой.

Известие о смерти жены окончательно подкосило и так едва державшегося Бирилева. Он решительно выбросил все микстуры и выгнал врачей. Результаты не замедлили сказаться. Эпилепсия Бирилева вскоре перешла в быстро прогрессирующее слабоумие. Врачи смущенно разводили руками:

— Голова есть самое загадочное место организма, и современная медицина о процессах в ней происходящих не знает ровным счетом ничего.

— Так что же делать? – спрашивали друзья севастопольского героя.

— Надеяться на лучшее и молиться! – отводили взгляд титулованные доктора.

Увы, болезнь была беспощадна. В какие‑то несколько месяцев Бирилев превратился в мычащее существо, едва умеющее держать в руках ложку. Это было страшно. Когда у больного случались проблески ума, друзья пытались его образумить:

— Николя, доверься врачам, пей микстуры, ведь только в этом твое спасение!

— А зачем мне все это, когда рядом нет моей Мари?

Какие‑то слухи о состоянии Бирилева дошли до императора Александра, и он во время очередной встречи с братом Константином вспомнил о нем:

— Как там наш севастопольский герой? Есть ли надежда на поправку?

— Увы, Алекс, – развел тот руками. – Боюсь, что он уже никогда не станет нормальным. Он уже не человек, он овощ.

— Бирилев был мне всегда симпатичен и храбростью, и откровенностью! – вздохнул император. – Я уволю его в отставку с хорошим пенсионом, но оставлю числиться в гвардейском корпусе. Помимо этого я определяю его контр‑адмиралом в свиту.