Иван Аксаков - Как началось и шло развитие русского общества

Ровно сто шестьдесят три года минуло с того первого января, когда при барабанном бое и пушечном громе возвещено было, по указу Царского Величества, изумленному русскому люду начало нового лета и нового летосчисления. При этом, под страхом казни, наложен был запрет на тот древний порядок церковного счисления, которого почти семь веков сряду держалась Русь. И наступило новое летосчисление, новое во всех смыслах, – не как простое изменение календаря, но как новая эра, как начало нового гражданского бытия. Гений преобразователя, окрыленный всемогуществом власти, везде отменял обычный, естественный ход жизни, ее самобытное творчество, ее свободу, ее органические отправления; везде, с неколебимою настойчивостью, ставил на их место указ и регламент, все созидал и воздвигал вновь, не оставив, кажется, ни одного уголка не только государственной, но общественной и даже частной жизни, который бы не был заклеймен печатью его изволенья и силы. Ничто не укрылось от орлиного взора, на все обращено зоркое внимание власти, все принято к правительственному соображению, все сведено к единой цели, заданной себе творцом новой Российской Империи, все поступило на службу идее государства, все взято в казенное ведомство: не только жизнь и достояние людей, но и нравы, не только моря и земли, но и парики и бороды. Конечно, громаднее переворота не видала история. Рядом с созданием армии, флота, фортеций, сената, коллегий, магистратов, ратуш заказывалась наука, повелевалось быть искусству, поэзии, литературе, предписывались уставы для общежития, заимствованные у голландцев и немцев, налагались, по грозной воле царя, правила «комплиментов», русские люди под страхом казней учились танцам и фривольным манерам, важные и сановитые бояре выделывались, выдалбливались и выколачивались в петиметров… Русское общество, обритое, причесанное, одетое по казенным образцам, согнано было в «ассамблеи» привыкать к веселым добрым нравам, к которым относилась и выпивка знаменитого кубка Большого Орла. Если вначале русские люди упирались и не одна русская боярыня, пожалованная в новое звание «дамы», была за уклонение от ассамблеи и танцев принуждена выпить сей кубок, а иные упрямцы за несогласие расстаться с бородою расстались с головою, – то впоследствии, однако, старания Петра увенчались полным успехом и насаждения его принесли соответственный плод: русское общество смирилось, отреклось от русских нравов, обычаев, преданий, во сколько это было возможно для природы людей, все же русских по происхождению, и с покорностью двинулось по указанной ему дороге, к ассигнованному ему волею Петра идеалу.

Этот настойчивейший из реформаторов, который, по выражению Пушкина, был «на троне вечный работник,

то цирюльных, то галантерейных дел мастер», – успел даже дать официальную формулу выражениям народной преданности и восторга (введением венгерского крика «ура») и вообще вдохнуть во все движения общественной жизни всемогущество казенного духа.

Под влиянием этого духа началось новое бытие для России; толчок, данный Петром, чувствуется и доселе; длань Петра еще распростерта над Россией, дух Петра предносится перед деятелями, Россия продолжает вращаться в круге, начертанном Петром, – другой круг еще не найден, или по крайней мере еще не обозначился ясно, хотя с нынешним царствованием возникло движение, которое, может быть, историк будет вправе назвать «обратным». Этот круг есть развитие государственного органа насчет всех прочих органов и во всевозможных разветвлениях и видоизменениях не только в области внешней и материальной, но и в области внутренней и духовной. Мы устраняем теперь всякое суждение о качестве этого явления, мы не станем разбирать – насколько оно было подготовлено предшествующею историею и насколько оно было исторически необходимо для того, чтобы овладеть материалом, чтобы покончить образование внешней государственной оболочки и обеспечить внутреннее развитие в размерах, соответственных внешней, историею данной форме. Не подлежит сомнению, что недуги древней Руси требовали сильного врачевания, что в том или другом виде реакция была неизбежна, но что теперь приходится лечиться от последствий леченья, и что реакция Петра, по естественному закону, должна была вызвать, и уже вызвала, новую реакцию. Затем, так как полнота развития и здоровая правильность органических отправлений немыслимы без участия в общей жизни организма и государства, и общества, и народных масс, то понятно, что, пока народные массы были не все призваны к жизни и полагались на степени материала, пока Манифестом 19 февраля 20 миллионов русских людей не были введены в общую жизнь организма, до тех пор, уже по одной этой причине, кровообращение должно было совершаться неправильно, и при слабости элемента общественного вся сила громадного организма ушла в один орган, им одним жила и держалась… Как бы то ни было, но теперь, когда Манифестом 19 февраля 1861 года исполнилась задача нашего сложения, нашей формации, – задача, лежавшая на обязанности государства, – теперь необходимо уравновешение органических отправлений, правильное распределение функций или, так сказать, службы органов; необходимо точно и ясно распознавать области того или другого элемента… Материальный, так сказать, физический наш рост окончился, и наступает пора сознательного, преимущественно общественного развития. Мы не можем уже теперь отстраняться от работы самосознания: отныне в ней наше спасение и сила; отныне не останется безнаказанным никакое наше свободное уклонение от путеводительства разума, не сойдет даром никакое добровольное пренебрежение обществом своих духовных прав, своей нравственной миссии. Отныне обществу предстоит восполнить неравномерность развития наших органов, на него ложится историческая ответственность, его черед наступает. Но само собою разумеется, обществу следует постоянно помнить, во-первых, что здорово только то общество, которое народно и всеми своими корнями коренится в народе; во-вторых, что оно должно относиться к себе как можно строже, не забывать, что область общественная не есть область государственная и государственная область не есть общественная, не посягать на первую, но и не упускать из виду свою духовную самостоятельность и свободу…

Если все это не совсем ясно читателю, то мы попросим его воскресить в своей памяти то время нашей истории, когда вполне сознательная необходимость в создании крепкой государственной политической жизни встретилась с бездействием или почти с совершенным отсутствием общественного элемента. Петр не ограничился (может быть и не мог ограничиться) преобразованием одной внешней формы, доступной вполне государственным силам; ему необходимо было наполнить эту форму соответственным содержанием, и потому,