Сергей Носов - Тайная жизнь петербургских памятников

Среди памятников, подаренных Петербургу к 300-летию, выделяется дар города Калининграда. Установлен он на углу Большой Зелениной и Лодейнопольской, в скверике, также в порядке дарения благоустроенном калининградцами (раньше здесь был небольшой пустырь с одиноким пивным ларьком). Это как бы верстовой столб, на котором по каждую сторону света указано число 782. Столько верст между нашими городами. Если бы столб этот был истинно верстовым, его бы месторасположению следовало быть соотнесенным с «памятником нулю», на Главпочтамте. А поскольку он удален от Главпочтамта более чем на три версты, самым что ни на есть случайным образом, расстояние, указанное на нем, не отвечает его истинному местоположению. Значит, этот столб не верстовой столб. Это всего лишь памятный знак «Верстовой столб», или иначе – памятник верстовому столбу. Проще (и правильнее) сказать: памятник числу 782.

Во всем мире есть только два памятника числу 782. Второй находится в Калининграде, это дар Санкт-Петербурга к 750-летию основания Кенигсберга. В 2005 году 782-дубль был торжественно открыт в Калининграде в присутствии губернатора Санкт-Петербурга.

Не только верстовые и квазиверстовые столбы – памятники числовым величинам. Вот еще один: гранитный «Обелиск наводнений», установленный в 1971 году у кромки набережной Мойки возле Синего моста. Обелиск уходит под воду, на нем выбита дециметровая шкала подъема воды. Уровни пяти крупнейших наводнений отмечены бронзовыми полосами. Таким образом, этот водомерный гранитный столб не что иное, как памятник подъему воды выше ординара, величине во всех смыслах математической. Помимо того, на трех гранях обелиска установлены гранитные плиты опять же с солнечными часами. Место действительно солнечное. Часы работают.

А вот этот памятник федерального значения находится на территории Пулковской обсерватории и имеет прямое отношение к истории, скажем просто, российской триангуляции. На кирпичной стеле установлена плита с надписью:

МАЛЫЙ БАЗИС

А _____ В

Пулковской геодезической школы

1856–1929 гг.

Центр В

восстановлен в 1989 г.

к 150-летию открытия Пулковской обсерватории

охраняется государством

Слева от « центра В» – кусты, справа – полянка. Памятник, надо заметить, не самый известный. И чему он тут посвящен, ответит не каждый. Это ничего, это нормально. Пусть. Снимем шляпы и постоим.

Этой ночью случилось быть лунному затмению. Шли из гостей по Загородному проспекту. Настроение у нас было благодушнейшее. Повернули всей компанией в переулок Джамбула и вдруг потеряли Курицына.

Остановились. В скверике теплилась ночная жизнь – там бесшумно сновали какие-то тени. Двое бородатых сидели на парапете с початой бутылкой. Ночь была теплая, почти южная, не хватало только цикад. Судя по всему, здешних мало интересовало затмение. Но под помраченной луной все тут как-то выглядело немного таинственным, потусторонним.

Курицын явил себя из глубины сквера так же внезапно, как и пропал. Игра невысказанной мысли оживляла лицо писателя. Дальше тронулись – Курицын заговорил о ком-то. Вот, дескать, все ругают его, а кабы не он здесь, был бы здесь не сквер, а несуразный новодел какой-нибудь, высотное здание…

Вячеслав Курицын не просто толерантен, он по менталитету заступник.

Он говорил о памятнике Джамбулу.

Мы и забыли о памятнике Джамбулу, ночью его словно не было.

Сказанное Курицыным меня поразило. Странно, что столь простая мысль не пришла в голову мне. Мне – так много размышлявшему о предназначении памятников.

Бронзовый Джамбул – один из многих даров Санкт-Петербургу к 300-летию города, один из участников великого нашествия монументов, не на шутку встревожившего петербуржцев. Михаил Золотоносов много и подробно писал об этом уникальном историческом событии, [41]казалось бы, тут и добавить нечего. В его книге «Бронзовый век» достается и самим памятникам, и их создателям, и их покровителям, и даже иногда самим объектам увековечивания.

Оно, конечно, так, Джамбул Джабаев – классик. Со слов Джамбула записана значительная часть казахского эпоса. Верно и то, что в конце тридцатых имя его у нас нещадно эксплуатировалось. «Песнь о батыре Ежове» и ей подобные – это еще те песни. Помню, в студенческие годы меня настолько поразили необъятные стихи девяностолетнего акына, обнаруженные мною в старом номере журнала «Молодой колхозник» (1938, № 3), что я не поленился переписать их в тетрадку. От имени акына Джамбула, стараниями еще не репрессированного переводчика Константина Алтайского, раздавался – в соответствии с громким названием «Уничтожить!» – звучно рифмованный призыв к расправе над врагами народа: «…Проклясть их дела и фальшивую речь их, / Лишить их, чудовищ, имен человечьих! / Ходячие трупы, убийцы, лгуны – / Они нам грозили пожаром войны…»

Стихами о войне, а точнее, стихами, посвященными блокадному Ленинграду, имя Джамбул действительно надолго запомнилось ленинградцам. «Ленинградцы, дети мои!..» – и не столь важно, сам ли он на десятом десятке обращался так из казахских степей или же, что куда вероятнее, «переводчик» Марк Тарловский имитировал обращение (Золотоносов приводит стиховедческий анализ текста), важно другое, как это воспринималось тогда – в дни блокады. Поболее, чем событие просто литературное.

Так что пусть будет акын. Но вот место…

Памятник Джамбулу к данному месту имеет лишь то отношение, что это переулок Джамбула, а переулок Джамбула, в прошлом Лештуков, в свою очередь к историческому Джамбулу относится так же, как лунное затмение, упомянутое в начале этого очерка, к памятнику Джамбулу. Но местным жителям он, кажется, нравится (интересовался однажды). Добрый, говорят… Хорошо стоит… Никому не мешает…

И то правда. В небольшом сквере среди бывших доходных домов, он похож на родственника гастарбайтера, только что приехавшего из аула; стоит в длинном халате с домброй в руках и глядит на куртуазную надпись «Тройка», обозначающую ресторан.

И правильно стоит. Прав Курицын, тут бы в плане уплотнительной застройки такое отгрохали, если б не он и если б не открывал его сам президент Назарбаев!

Но раз так, почему бы и на другие дары городу не посмотреть под тем же углом?

Вспоминаю, с чего началось. Кажется, с Тараса Шевченко. В 2000-м его тоже открывали президенты – тогдашние – российский и украинский. А подарил памятник городу сам скульптор Лео Мол, украинского происхождения канадец.