Джошуа Слокам - Всемирный следопыт, 1926 № 04

Я заявил султану, что намереваюсь отправиться в глубь страны и попытать счастья в ловле зверей. Он пожелал мне удачи и предложил дать мне проводников и носильщиков.

После пятидневного путешествия вверх по реке Тренггану мы достигли последнего поселения на северо-западе, дальше которого ни один туземец итти не решался из страха перед дурными чарами, которыми поверье окружает одну из местных гор, Букит Ганта, что значит Гора Духов. Мне давно хотелось проникнуть в эти места, так как говорили, что они кишмя кишат зверьем всякого рода; но тут водились «духи», — всякий, кто захочет проникнуть сюда, будет, либо разорван тигром, либо, что еще страшнее, превращен в тигра.

Я упирался в стену молчания при всякой попытке разузнать, как скорее всего туда попасть. Заколдованную гору надо обходить, избегать даже упоминания о ней в разговорах. Я решил бороться с суеверием — суеверием же: я об'явил всей деревне, что я — паван (колдун). Принятый мною храбрый и самоуверенный вид возымел должное действие.

Я не имел ни малейшего представления о том, что нас могло ждать в тех таинственных местах; но я решил, если это только окажется в человеческих силах, переступить через Гору Духов, Прежде всего я надеялся найти какую-нибудь речку с выходом в море: мы зашли далеко в глубину страны, и, если нам суждено было поймать каких-либо зверей, то нужно было озаботиться обеспечением средств для их перевозки.

Я убедил туземцев, что с самого дня моего рождения ни один злой дух никогда не посмел коснуться меня, и обещал им свое заступничество… Я просил туземцев итти со мной только до подножия горы, уговаривая сакаев, обитателей джунглей, живущих вблизи горы, чтобы они согласились быть нашими проводниками. В конце концов, мне удалось собрать нужное число желавших сопровождать меня.

При первых же шагах мы оказались лицом к лицу с самой настоящей трагедией. Придя в соседнее селение, мы застали его вождя Пенг-Гулу в сильнейшем волнении; вокруг него столпились плакавшие и причитавшие женщины и дети. Он обращался то к тому, то к другому, крича: «Замолчите, замолчите же!», а, увидев меня, он воскликнул: «О, туан (господин)! Какое горе! Сколько тревог!».

Я спросил, в чем дело. Его ответ, не будь я так хорошо знаком с этими местами, меня, наверное, удивил бы. Оказалось, что сейчас произошла ожесточенная битва за обладание дико растущим в джунглях дурмановым деревом. Туземец пожертвует чем-угодно, лишь бы заполучить необычайные плоды этого дерева.

В происшедшей драке было убито четверо мужчин и одна женщина, а двое мужчин и одна женщина были тяжело ранены. И вот теперь он, вождь селения, должен итти так далеко, в столицу Куала, чтобы сообщить султану о происшедшем несчастьи. Только что были похоронены убитые, а раненых он сейчас отправляет в столицу, в тюрьму. Они лежали тут же, на самых грубых, какие только можно представить, носилках, и состояние их было поистине отчаянное. Я был убежден, что живыми они в столицу доставлены не будут, и высказал свое опасение вождю.

Отношение его к происходящему было очень характерно. Он ответил, что какое ему дело до того, что раненые страдают, хотя бы один из раненых и был его собственным племянником. Если они умрут е пути, значит на то воля аллаха, а доставить их в столицу, живыми или мертвыми, все же необходимо, так как иначе его самого накажет султан. Как глава селения, за все случившееся должен отвечать он.

Впоследствии я узнал подробности этого происшествия. Оба мужчины умерли по дороге, женщина же осталась жива. Она рассказала, что это ее отец нашел в джунглях дурмановое дерево. Возвратившись вечером домой, он сообщил ей об этом и стал вдвоем с ее братом готовиться к тому, чтобы на рассвете итти обратно в джунгли к открытому сокровищу.

Но снаружи хижины подслушали их разговор, — она назвала при этом имя одного из умерших в пути мужчин. Человек этот, собрав своих товарищей, тотчас же отправился в джунгли, чтобы завладеть деревом. Ее отец и брат вышли на рассвете, а она с мужем еще немного погодя. Когда они подошли к дереву, то нашли отца, лежащего мертвым у его ствола, а брата — умирающим. Тут же был и мужчина, которого ее брат ранил, — он ударил ее ножом, но она его убила.

Рассказ женщины был прост и правдив. Ее освободили и признали собственницей дерева.

Ежегодно тут происходили отчаянные сражения за обладание дурмановыми деревьями. Случалось, что деревья эти находили близ пограничной полосы, разделявшей владения двух деревень, и тогда целые селения вырезали друг друга в борьбе за обладание этим ценным деревом.

Столь страстно желанный плод дурмана — величиной с ананас; он покрыт зеленой скорлупой с крепкими, длиной в полдюйма, колючками. Несмотря на то, что эта оболочка очень тверда, ее все-таки без особого труда можно разрезать или вскрыть любым острым орудием. Самый плод делится на пять-шесть долек, на подобие апельсина; в каждой из них сидит по зерну величиной с орешек; плод с'едают дольку за долькой, обсасывая косточку. К сожалению, вряд ли кому-нибудь из жителей других стран придется попробовать этот плод, — он слишком быстро созревает и не выдерживает перевозки.

Дерево, на котором растут описанные плоды, достигает 60–70 футов в высоту и походит на вяз, только кора его нежнее, чем у вяза. Так как плоды, когда созреют, падают на землю, то туземцы не должны лазить на деревья, чтобы их собирать.

Когда приближается время созревания плодов дурмана, туземцы строят вокруг деревьев шалаши, из которых они следят за падением плодов; они принимают все меры предосторожности к тому, чтобы плоды не могли упасть на людей, так как острые колючки наносят страшные, кровоточащие раны.

По запаху и вкусу плоды дурмана нельзя сравнить с какими-либо другими фруктами; еще задолго до того, как повозка, нагруженная дурманом, станет видима для глаза, уже доносится запах плодов. Для обоняния жителя Запада запах этот чрезвычайно неприятен.

Лично мне он был так противен, что я прожил на Малаккском полуострове восемь лет, прежде чем решился с'есть один плод дурмана. Туземцы часто убеждали меня, говоря: «Попробуй! Хорошо! Он тебе ничего дурного не сделает!». Но стоило мне только понюхать плод, я неизменно отрицательно качал головой. Когда я, наконец, впервые решился взять в рот одну дольку, я приступил к этому с особой осторожностью, а именно — предварительно крепко зажав нос. Несколько туземцев собрались вокруг меня, смеясь над моими гримасами, — им очень хотелось, чтобы я одобрил их любимое лакомство. Первый проглоченный кусок моих сомнений еще не рассеял; однако, второй уже привел меня к заключению, что вещь эта, пожалуй, и ничего себе; ну а третий — окончательно убедил меня, что это на самом деле прямо-таки вкусно.