Александр Беляев - Всемирный следопыт, 1926 № 06

В три часа дня мы все собрались у машин. В четыре часа пускаются в ход все четыре мотора для разогревания. Для всех нас это знак, что теперь час уже близок. Оба солнечных компаса, которые были поставлены на четыре часа, пускаются в ход одновременно, и моторы гудят. Тем временем мы шестеро облачаемся в свои огромные тяжелые одежды для полета. Оба летчика и наблюдателя одеты одинаково. Толстое шерстяное белье, а поверх меховая одежда.

Мы надеваем по паре тонких чулок и валенки, а поверх них еще натягиваем свои гигантские брезентовые сапоги, набитые осокой. Результаты блестящи. Мы не только не мерзли потом, но некоторые из нас даже жаловались на чрезмерное тепло.

На руках у пилотов толстые кожаные рукавицы, которые вполне их защищают. У меня лично только пара старых шерстяных перчаток, и то я их почти не надевал во время всего нашего путешествия, так как постоянно должен был писать. Механики одеты легче, так как им все время приходилось быть в оживленном движении между помещением для бензина и моторами.

После того, как покончено с надеванием этого облачения, все члены экспедиции занимают свои места.

Теперь нужно попрощаться со всеми, — и образуется длинная очередь людей, проходящих мимо машин.

Тем временем моторы трещат и работают полным ходом, и вот наступает пять часов. Моторы совершенно разогреты, и Грин одобрительно кивает головой. Его улыбка выражает полнейшее удовлетворение. Последние рукопожатия, и затем — в путь. Мотор работает с бешеной скоростью, и «№ 25» дрожит и трясется. План таков, что наша машина возьмет старт. Точно также решено, что аппараты будут держаться вместе в течение всего полета. Что сделает один, то сделает вслед за ним и другой.

Последний толчок, — и «№ 25» сдвигается и медленно соскальзывает по скату на лед фьорда. Путешествие началось.

С бешеной быстротой — около 1.800 оборотов в минуту — мы бежим по льду к намеченному месту старта посреди фьорда. Вдруг мы видам, что лед трескается далеко впереди нас и вода бьет водопадом.

В один миг машина бросается в глубину фьорда, прямо на ледник, и развивает скорость до крайних пределов — 2.000 оборотов. Это было одним из самых захватывающих моментов. Пилот сидит у руля. Если бы он сидел за столом и завтракал, то едва ли был бы спокойнее. Но по мере того, как скорость растет, — и мы приближаемся к леднику с бешеной быстротой. Мы несемся по льду с быстротой бури. Скорость растет и растет, и вдруг… да, внезапно, происходит чудо. Резким рывком поднимает он аппарат вверх со льда. Мы в воздухе. Мастерски сделано! Мне кажется, что я ясно слышу, как напряженное состояние всех оставшихся внизу и с затаенным дыханием смотревших на нас разрешается облегченным «А-ах!» — чтобы затем вылиться в бурный клик восторга.

Обе огромные птицы начинают вместе свой полет к неведомому…

Глубокая и искренняя благодарность моим пятерым сотоварищам, которые все добровольно бросают жизнь на чашку весов, благодарность за то, что страшное ярмо снято, наконец, с моих плеч, снято и исчезло навсегда насмешливое презрение, которое мне столько раз приходилось чувствовать за два последних года при моих постоянных неудачах. Даже если бы мы рухнули вниз, тут, на этом месте, то все же с нашего предприятия нельзя было бы уже сорвать печать серьезности.

Мы быстро летим вдоль северо-западного берега Шпицбергена, где море под нами совершенно свободно ото льда.

Через час полета мы находимся на траверзе Амстердамского острова. Но здесь нас встречает неприятный туман, густой, как каша. Сперва он идет на нас клочьями с северо-востока — сырой и холодный. Затем гуще и гуще. Тем временем пилот берет руль высоты, и мы летим как бы над шерстяным одеялом.

От вершины Амстердамского острова мы направляемся к северу, в царство тумана. Ледяное поле колоссальных размеров лежит перед нами. Целых два часа мы летим над ним, на расстоянии добрых 200 километров. Время от времени мы пролетаем над крохотным просветом в нем, и я получаю представление о характере лежащей внизу местности. Такое странное положение вещей продолжается впредь до самого 82° северной широты.

Немного после восьми часов туман расходится и вдруг, в одно мгновение, исчезает, как под влиянием волшебства, а под нами и впереди нас открывается огромная сверкающая поверхность, знаменитый сплошной лед.

Сколько несчастий на протяжении ряда лет ты ни приносило, о, бесконечное белое пространство, каких только лишений и каких только бедствий ты ни видало! Но ты также повстречалось и с теми, кто поставил ногу на твою выю и силой бросил тебя на колени. Не припомнишь ли ты Нансена и Иогансена? Не припомнишь ли ты герцога Абруццкого? Не припомнишь ли ты Пири? Не припомнишь ли, как они шли по тебе и все же, хотя ты и сопротивлялось, поставили тебя на колени. Тебе следовало бы отнестись с уважением к этим молодцам! Но что ты сделало с теми, которые держали путь прямо в твое сердце, чтобы никогда больше не вернуться домой? Куда ты их девало, спрашиваю я. Никаких следов, никаких знаков — только одна бесконечная белая пустыня!..

Я никогда еще не видел ничего более пустынного и унылого. Я думал, что изредка покажется какой-нибудь медведь, который хоть немного нарушит это однообразие. Но нет, — абсолютно ничего живого. Если бы я знал это, то, пожалуй, захватил бы с собой блоху, только для того, чтобы иметь рядом хоть что-либо живое!

В 1 час 15 минут утра в ночь на 22-е мы долетели до первого свободного ото льда пространства, сколько-нибудь значительного по размерам. Это была не полынья, а целое озеро с узкими рукавами, расходившимися по различным направлениям. Оно давало нам первую возможность спуска. Так как Фохт сообщил, что половина всего запаса бензина уже использована, то мы нашли нужным попробовать спускаться. Поэтому мы решили сделать необходимые наблюдения для определения своего местонахождения.

Теперь возник вопрос, куда нам спускаться? Разумеется, спуск на воду был самым безопасным, поскольку дело касалось самого спуска, но тут опять явилось возражение, что лед может закрыться и раздавить нас раньше, чем мы успеем снова подняться на воздух. Поэтому мы все были согласны с тем, что, поскольку встретится возможность, мы будем садиться на лед. Для того, чтобы обследовать местность как можно тщательнее, мы начали спускаться большими спиралями. Во время этого маневра в заднем моторе начались сильные перебои, и это изменило все положение. Вместо того, чтобы выбирать, мы должны были брать то, что подвертывалось. Машина была еще слишком тяжела, чтобы держаться в воздухе с одним мотором. Необходимо было спускаться без промедления.