И. Окстон - Всемирный следопыт, 1926 № 09

Было еще очень рано. Дамеа мог отправиться на ловлю не раньше, чем через полчаса, а Жан ушел в деревню. Никто не мог видеть ее, и, бросившись в дом, она схватила с полки большой нож и вернулась к дереву.

Это был нож, заключенный в ножны, и, вытащив его, девушка заметила слабые следы красной земли в том месте, где лезвие было вделано в рукоятку.

Она ничего не нашла. Нож проник до древесного корня, обыскал землю во всех направлениях, — ничего не было.

Медленно и точно во сне девушка начала заполнять яму, затем тщательно разгладила песок над нею ладонями; слезы скатывались по ее лицу и падали на маленькую могилу, в которой навсегда остались ее любовь к отцу и вера в него.

Слабости, делавшие его почему-то достойным ее любви и сожаления, исчезли, точно их никогда не бывало; не осталось ничего, кроме образа вора, жестокого и бессердечного. Амама встала, вошла в дом и, положив нож обратно на полку, скрыла жестянку в своей комнате под матами. Затем она остановилась, подбирая волосы руками, точно ничего не случилось, но в сущности не сознавая, что она делает; после этого она в отчаянии бросилась на маты, под которыми была скрыта проклятая жестянка.

Снаружи раздались шаги. Дамеа пришел звать ее на ловлю, но она, сославшись на болезнь, просила оставить ее в покое. Юноша пошел искать Оти, сына старика Тиму, иногда помогавшего ему. Амама слышала, как он удалился, и продолжала лежать, прислушиваясь к шелесту ветра в пальмовых листьях.

Кто-то прошел перед домом. Это был Жан, возвращавшийся из деревни; он принес курицу, ощипанную и совершенно готовую для жаренья. Выйдя из дому, девушка застала его стоявшим на коленях возле углубления в земле, служившего очагом, с лежавшей рядом курицей. Увидев дочь, он крикнул ей, чтобы она принесла несколько листьев для завертывания курицы, и осведомился в то же время, почему она не на ловле с Дамеа.

Она ничего не ответила, но подошла прямо к нему и стала рядом с ним на колени возле печной ямы.

— Отец, — начала Амама, — некоторое время тому назад, когда я была с Дамеа в его пироге, он нашел жемчужину, крупную жемчужину, жемчужину гораздо более крупную и прекрасную, чем я когда-либо видела, чем кто-либо у нас здесь находил!

— О, — сказал Жац, — он нашел жемчужину?..

Не поднимая глаз на дочь, он взял в руки курицу и держал, как бы взвешивая ее.

— Он спрятал свою находку под большим деревом, — продолжала девушка, — а теперь жемчужина исчезла, и я знаю, кто ее взял.

Старик ничего не сказал, сознаваясь во всем своим молчанием; он стал теребить кожу птицы и повертывать ее в руках.

Он был уверен, что Амама видела, как он взял жемчужину, потому что иначе она не стала бы говорить с ним таким тоном.

— Однажды ночью, — сказал Жан, — подойдя к своей двери, я увидел, как Дамеа прятал что-то в моей земле. Ты тоже была с ним. Вы скрывали что-то от Жана Франсуа Калабасс, который разрыл землю и нашел спрятанное вами. Разве он не имел права рыть землю на собственном участке и разве то, что оy нашел, не принадлежит ему? Верно?

— Отец, — сказала девушка. — Эта жемчужина принадлежит Дамеа, и, если я ее не найду и не отдам ему, я привяжу обломок коралла к своему поясу и брошусь в лагуну, как бросилась Тару, когда ее обманул Омара.

— Правда, я взял жемчужину; но что из этого? Кто такой, в сущности Дамеа, этот ублюдок испанца, человека, кроме всего — преступившего закон. Затем, откуда я взял жемчужину? — Из собственной земли. Разве человек не имеет права рыть собственную землю и оставлять у себя то, что найдет в ней?

Все это было очень хорошо. Все звучало прекрасно, пока он говорил, но угроза Амамы разбивала все в прах.

Жан знал хорошо, что она сделает, что сказала; он хорошо знал свою дочь. Слова ее сильно его напугали.

— Но, хотя она и была найдена на моей собственной земле, ты получишь ее обратно. Ведь я всегда исполнял все твои желания. Слушай: жемчужина эта у Вайзмана — у этого большого человека, который показывает подвижные картины. — Жан смолк на минуту, затем продолжал: — Он одолжил мне пятнадцать долларов, взяв себе жемчужину в обеспечение. Вот тебе двадцать долларов.

Он вытащил из кармана две десятидолларовых бумажки, перевязанных кокосовыми нитями, и, разгладив, передал их Амаме.

— Я истратил было все деньги, кроме одного доллара, — рассказал Жан, — но вчера вечером я на этот доллар выиграл двадцать у китайцев-игроков. Мне повезло. Отнеси эти деньги Вайзману, возьми у него свою жемчужину и дай ему пять долларов в виде процентов.

Амама глубоко вздохнула и спрятала деньги в свой пояс. Она встала и, не говоря ни слова, быстро исчезла за большим деревом в направлении лагеря Первиса и Вайзмана.

Когда Амама добралась до места, где стояла палатка кинематографа, она никого там не нашла. Первис и Вайзман никогда особенно не заботились о завтраке, а в это время пошли в деревню повидаться с Джарвисом, агентом компании «Бэрнс-Филипп», с целью получить проезд из Тахеу. Они стремились поскорее и куда угодно выбраться отсюда.

Кинематограф окончательно прогорел. Артиллерист никогда уже больше не станет гоняться за девушкой на мотоциклетке, и Чарли Чаплин уже больше никогда не запрыгает. После отчаянных попыток продать свою машину, Первис напился пьяным и разбил ее, — это было единственное удовольствие, которое он смог себе доставить со времени своего приезда в Тахеу.

В это утро, повидавшись с Джарвисом, они направлялись назад в свой лагерь под тень деревьев. Первис был в отвратительном настроении духа; после ликвидации кинематографа у него осталось всего на всего двадцать долларов. Вайзман, громко заявивший, что двадцать долларов — это все, что у него самого осталось в карманах, все же казался более весело настроенным.

Когда они добрались до своей палатки, Амама уже ждала их.

Она сидела на стволе упавшей пальмы спиной к провисшей парусине, служившей западной стеной кинематографа; при виде компаньонов она поднялась на ноги. Девушка не стала праздно тратить времени и слов. Протянув две десятидолларовые бумажки Вайзману, она потребовала свою жемчужину.

Вайзман, изобразив из себя картину кроткого изумления, спросил ее, что она хочет этим сказать, и, когда она ему об'яснила, в чем дело, сделал вид, что ровно ничего не знает. Он никогда не слышал ни о какой жемчужине, — Жан Франсуа был пьян или сошел с ума; хитрец отказался дотронуться до десятидолларовых бумажек и велел девушке убираться вон.

Первис наблюдал за этой сценой с величайшим интересом. Он не мог понять наречия Тахеу, на котором они разговаривали, но разобрал туземное название жемчужины, так часто повторявшееся на атолле во всех разговорах. Девушка предлагала Вайзману две десятидолларовые бумажки, она казалась сильно взволнованной; больше того: она, повидимому, очень рассердилась. Что все это могло значить?