И. Окстон - Всемирный следопыт, 1926 № 10

25 октября и в следующие дни мореплаватели открыли несколько островов, но на них не было никакой растительности. Решено было плыть дальше.

В это время корабль находился почти без управления. Сам Беринг был сильно болен и так плох, что не мог давать никаких распоряжений. Офицеры ссорились между собою, а почти все матросы были больны цынгою. Ежедневно на корабле кто-нибудь умирал. Все снасти на корабле пришли в ветхость, паруса порвались, а с'естные припасы и вода подходили к концу. Всем экипажем овладело отчаяние, ждали голодной смерти среди океана.

1 ноября подул попутный восточный ветер, а 4 ноября мореплаватели увидели впереди себя какую-то гористую землю.

«Невозможно описать, — говорит естествоиспытатель Штеллер, бывший с Берингом, — как велика была радость всех нас, когда мы увидели этот берег. Умирающие выползли на палубу, чтобы собственными глазами видеть землю. Даже больной Беринг был вынесен на палубу… Все предполагали, что корабль подходит к Камчатке».

Однако, мореплавателям вскоре пришлось разочароваться. Это была не Камчатка, а пустынный неизвестный остров, названный потом островом Беринга. Беринг, предполагая, что он находится вблизи Камчатки, распорядился cтать на якорь и высадиться на берег.

Однако, перепрелый канат не мог удержать корабль и лопнул. Судно было подхвачено береговыми бурунами, которые понесли его к берегу, поднимая и ударяя об утесы и камни. К счастью, корабль пострадал очень мало и остановился в небольшой бухте в полумиле от берега.

На следующий день, 7 ноября, все, кто мог, с большим трудом спустили шлюпку на воду и поехали на берег. На берегу они увидали лишь голые, каменные скалы, а вдали высокие горы, покрытые снегом. Кругом же не было заметно никаких признаков человеческого жилья. Только песцы попадались во множестве и совершенно не боялись людей.

К великой радости высадившихся моряков, они нашли на берегу ручей свежей воды и несколько выброшенных морем деревьев. Мореплаватели начали рыть на берегу землянки для зимовки и перенесли в них больных с корабля.

28 ноября сильным ветром корабль был выброшен на берег. Вскоре наступила зима. Большинство цынготных поправлялось медленно. С'естных припасов было очень мало. Приходилось питаться невкусным мясом песцов. К декабрю из восьмидесяти шести человек экипажа осталось только сорок шесть человек, а 8 декабря 1741 года умер и сам Беринг.

С огромными трудностями и лишениями оставшиеся сорок шесть человек дожили до весны. Весною они окончательно убедились, что они находятся не на Камчатке, а на каком-то неизвестном острове.

На общем совете было решено построить из остатков разбитого корабля небольшой бот и на нем попытаться добраться до Камчатки. В августе 1742 г. бот был готов, и злосчастные мореплаватели, простившись с могилой Беринга, вышли в море. По предложению лейтенанта Хитрово, острову, где они зимовали и где умер Беринг, было дано название «Берингов остров» (самый большой из группы Командорских островов).

26 августа 1742 г., после двухнедельного плавания по морю, бот с оставшимися в живых людьми благополучно прибыл на Камчатку, в Авачинскую бухту. На Камчатке все считали их уже давно погибшими.

Зимовавший на Камчатке Чириков ранней весною 1742 г. снова отправился было к берегам Америки, но бури, противные ветры и туманы не дали ему возможности добраться до Америки, и ему удалось только открыть несколько островов.

В июне месяце, идя обратно на Камчатку, Чириков прошел мимо острова, на котором зимовали спутники Беринга и где они в это время из последних сил мастерили себе бот. Но, к несчастью для спутников Беринга, Чириков прошел на своем корабле с южной стороны, тогда как спутники Беринга зимовали на северной стороне острова, и Чириков не увидел их.

Только через несколько недель после его возвращения на Камчатку туда же добрались на своем боте, полуголодные и полуживые, напоминавшие своим видом скелеты, спутники несчастного Витуса Беринга,

Так закончилась первая великая русская морская эспедиция. В этой экспедиции русские матросы, впервые плававшие по океану, с честью выдержали экзамен на моряков дальнего плавания и выказали свое необычайное мужество и выносливость, перенося в течение нескольких лет тяжелые лишения и борясь с опасностями.

С этим охотником — Емельяном Шугаевым — я познакомился недалеко от таежной закраины: там, где сибирская речка Урюп, хрустально прозрачная, то скрывается под тенью кедров, то блещет незатененная — шепчет лесные сказки рослой, цветистой прибрежной траве,

Емельян косил у берега, Мужики из деревни Акаточки мне указали:

— Вон он. Прямо подходи к нему, паря, и говори: пойдем на охоту.

— Да ведь он косит. Нельзя от дела отрывать.

— Покос для него дело последнее, — сказали мужики, — охота, — вот первое дело. Как заговоришь про охоту, сейчас он косу забросит; хватится за ружье…

Мне вспомнилось: однажды, в Тверской губернии, до сумерек предрассветных я постучал к своему большому приятелю — деревенскому сапожнику и охотнику. На стук мой приятель выскочил злой, словно поднятый с берлоги медведь.

— Чорт окаянный! — заорал он на меня. — Перед покосом взбудил, чорт. С чего тебе возжа под хвост заскочила? Ай не мог часок подождать, покуда — утро?

Вспомнилось это, и к Емельяну я подошел осторожно.

— Мне говорили, что вы можете… — начал я.

— Ну, да-к что ж. Сейчас собираюсь. Марья! — крикнул Емельян, — пришел твой черед: докашивай.

Из Емельяновского шалаша вылезла Марья — крупная, могучая женщина, — беспрекословно взялась она за косу, а ее мужик — берданку на плечо и зашагал.

Моя собака Динка натаскана на подмосковных полях. Динку я пустил в поиск по притаежной лесостепи.

Несколько шагов, — застыла собака,

— Пиль!

Срывается нетерпеливый выводок. Стреляю — одного взял. Сделал круг, Динка — опять: мертвая стойка; снова тетеревей бью. Еще круг, еще стойка. Только что выводок разгонишь, — по другому стоит.

Смотрит мне в глаза Динка, и на выразительной собачьей физиономии написано: