Николай Плавильщиков - Всемирный следопыт, 1929 № 02

К концу февраля они встретились с майором египетской службы Петериком, направлявшимся в Кардофан. Они отправились вместе с ним в эту пустынную страну. Охота в Кардофане была обильна и успешна, но жара была так убийственна, что Брэм ежеминутно ждал смерти.

«Вот, доеду до этого кустика и свалюсь, — думал он, покачиваясь на спине верблюда. — Вот этот пригорок — последний…»

Кусты сменяли пригорки, пригорки — кусты. Верблюд мерно шагал, унося на спине нашего спутника в глубь пустыни…

Путешествие окончилось. Брэм снова очутился в Хартуме. Но и здесь лихорадка не оставила его; Мюллер также сильно страдал от нее; поэтому они двинулись вниз по Нилу, в более здоровые места Египта. Губернатор дал им две барки, которые были нагружены ящиками со шкурками и клетками с живыми зверями и птицами. Часть обезьян не уместилась в клетках и ехала просто на привязи. Это был замечательный караван!

Вскоре Мюллер уехал в Европу, а Брэм остался в Египте. Он принялся изучать не только животных — их было тут маловато, — но и быт и нравы туземцев. Чтобы удобнее было этим заниматься, он отпустил себе длинную бороду, надел туземное платье и научился говорить по-арабски. Араб вышел хоть куда — рослый, широкоплечий, почтенный…

— Кто это? — спрашивали про него арабы.

— Это И-бре-ем, — отвечали знакомые натуралиста. — Он перешел в нашу веру и отказался от своего франкского имени. Его имя было страшное — Афреид…

Из «Альфреда» арабы сделали «Афреида», что означало по-арабски: «дьявол». Впрочем, вскоре Брэма стали именовать уже Халил-эфенди, настолько он «обарабился»…

Незаметно прошли несколько месяцев. Пора было трогаться на юг, во второе путешествие, о котором Брэм уговорился с Мюллером. Брэм рассчитывал на этот раз пробраться подальше к югу, достичь экватора и изучить животных этих широт. С ним ехал его старший брат Оскар и врач Фирталер. Барон обещал присоединиться к путешественникам в Хартуме. Шли дни, багаж путешественников был приготовлен, зверинец наполовину ликвидирован, а о бароне не было ни слуха, ни духа.

— Чего его ждать! — решил Брэм. — Трогаемся. А деньги займем. — И он мигом назанимал у своих приятелей-арабов порядочную сумму денег.

Приехали в Хартум — барона нет, писем от него — также, денег — и подавно. Брэм решил ждать известий от своего «антрепренера», а покамест жить на занятые деньги и охотиться в окрестностях Хартума. Нужно оговориться: под «окрестностями» Хартума Брэм подразумевал любое место на расстоянии одного-двух дней пути. Поэтому некоторые «окрестности» оказывались в сотне и больше километров от города.

Во время этих поездок было настреляно множество птиц и зверей, снято немало шкур и шкурок, сделано огромное количество наблюдений. Львы и бегемоты, антилопы и буйволы, носороги и крокодилы смешались в пеструю толпу с птицами-ткачами, буйволовыми птицами и «сторожами крокодилов». Во время одной из поездок брат Брэма Оскар утонул, купаясь в реке. Это так расстроило Брэма, что он вернулся со своим караваном в Хартум. Печальный въехал он в город и тут же получил пренеприятное известие: барон фон-Мюллер ухитрился разориться и не мог ни сам приехать, ни денег прислать.

«И как это его угораздило! — недоумевал Брэм. — Всего полгода назад все было у него в порядке…»

Положение Брэма было не из приятных: до родины — 3 000 километров, в кармане — ни гроша, на шее — груз ящиков с коллекциями и клетки со всякой живностью. К тому же — куча долгов. Имущество стоило гроши, а покупать ручных зверей и птиц никто не хотел.

— Что ж! — философски сказал натуралист. — Нет денег — значит, будут деньги. — И он мигом доказал справедливость этого изречения: пошел к губернатору и занял у него 5000 пиастров (Брэм внушал такое уважение и доверие, что губернатор никак не мог отказать ему.) А раз деньги были в кармане — можно было и снова отправиться в поездку.

Пиастры губернатора, однако, быстро растаяли, занимать у него снова Брэм не решался. Пришлось сидеть в Хартуме и пробавляться мелкими займами. Это дело Брэм изучил в совершенстве: мимоходом, на базаре, в кофейне, перед входом в мечеть, встречая знакомых, он у всех занимал по нескольку монет. Брэма любили и ему верили — деньги не переводились у него в кармане. Однако на поездки денег не было, и Брэму осталось одно — заняться своим зверинцем. Суданский паша подарил ему ручную львицу Бахиду, прелестное животное. Она бегала за Брэмом, как собака. По ночам она залезала к нему на постель. Страшное и вместе с тем трогательное зрелище представляла голова могучего зверя, лежавшая рядом с густой окладистой бородой натуралиста…

— Она хочет лишний раз приласкаться ко мне, — говорил Брэм, всерьез утверждавший, что львица в него влюблена.

Львица быстро сжилась с другими, более мелкими обитателями зверинца. Она не трогала птиц и зверей, только гоняла их по двору, «резвилась», как говорил ее владелец. Но с марабу у нее дело на лад никак не шло. Эта серьезная птица не взлюбила игривую львицу и колотила ее сильным и острым клювом. При появлении марабу на дворе (он играл в этой пестрой компании роль блюстителя порядка) львица поджимала хвост и постыдно удирала.

Брэм брал все живое, что ему предлагали, и его зверинец быстро рос.

— Купи крокодила, — однажды предложил ему рыбак. — Он запутался в моих сетях, и я поймал его вместо рыбы.

— Марка! — ответил Брэм. Он за все, что ему предлагали, давал марку (около полтинника).

Вскоре на двор к Брэму несколько рыбаков привели крокодила, привязанного за ногу; морда чудовища была обмотана веревками. Крокодил не мог кусаться, но веревки не мешали ему размахивать и бить хвостом, и он проделывал это с таким увлечением, что рыбаки то и дело отскакивали в сторону. Рыбак торжественно вручил Брэму веревку крокодила, а тот ему — неизменную марку.

В крокодиле было около 3,5 метров длины. Когда Брэм подошел к нему поближе, крокодил бросился на него с такой яростью, что наш натуралист отскочил, как мяч.

— Интересно понаблюдать за его нравом, — с ученым видом сказал врач Фирталер и пустил в нос крокодилу струю табачного дыма.

Крокодил так подскочил, что все зрители пустились наутек, а сам экспериментатор, получив хороший удар хвостом по ногам, свалился на песок. Однако он не растерялся и принялся изо всех сил дымить своей вонючей немецкой сигарой; крокодил попятился, повернулся и начал удирать с такой быстротой, что его едва догнали.