Борис Фортунатов - Всемирный следопыт, 1929 № 11

— Обязательно, Джон, едем через «лагерь», — заявил я, лишь только мы покинули ферму. — Посмотрим, как ведут себя днем летучие собаки. К слову сказать, удивительная страна ваша Австралия! Все здесь шиворот навыворот: хорьки в виде крыс, мыши вроде собак, медведей не отличишь от ленивцев, звери несут яйца и детенышей в сумках таскают, птицы — то без крыльев, то шерстью обросли, то будильниками служат, то термометрами, кукушки выглядят фазанами, совы кричат кукушками… Какое-то столпотворение вавилонское!

Местность понижалась. К фикусам и пальмам все чаще стали примешиваться эвкалипты, эти любители влаги. Вязкая болотистая почва звонко хлюпала под копытами лошадей.

— Смотрите! — указал мне Джон.

На сучьях деревьев, среди листвы, словно плоды на ветках, чернели тела летучих собак. Уцепившись когтями за ветви, они висели мордочкой вниз. На некоторых особенно излюбленных деревьях они красовались целыми гирляндами. Их было здесь много тысяч. В просветах между вершинами деревьев можно было видеть реявших в небесах ястребов и других пернатых хищников, высматривающих, когда колебание листвы предательски обнажит черную точку, чтобы камнем на нее обрушиться.

— Не пугайтесь! — предупредил меня Джон и, быстро вскинув ружье, выстрелил в одну из маячивших перед ним темных точек.

Мгновенно гигантская живая туча скрыла от глаз свет. Черный вихрь закружился вокруг нас. Что-то бешено металось кругом, хлестало в лицо, цеплялось за нас и за коней. Воздух наполнился своеобразным режущим звуком, диким верещанием, словно тысячи напильников скребли по стеклу.

Перепуганные кони, храпя и брызжа болотной тиной, живо вынесли нас из этого ада. Потревоженный «лагерь» остался позади, и, оглянувшись, мы видели лишь отдельные тени, косившиеся между ветвями деревьев в поисках, где бы им вновь прицепиться.

Когда кони пошли спокойной рысью, я обратился к Джону:

— Продолжим беседу. Какие у вас еще вопросы?

— Мне хотелось бы знать: произошли ли летающие птицы от бегающих, или наоборот, бегающие от летающих?

— Когда-то об этом ученые спорили, но скоро пришли к заключению, что бегуны произошли от летунов. Часть птиц, спустившись на землю, стали бегунами, развив ноги за счет ослабления крыльев. В науке бегуны получили название плоскогрудых, а летуны — килегрудых. Мощные крылья летунов должны приводиться в движение соответственно сильными мышцами, которые должны получить прочную опору в костяке птицы. И вот местом прикрепления летательных мышц и служит киль — костяной выступ в виде пластинки вдоль грудины. У бегунов вследствие атрофии крыльев почти исчезли и летательные мышцы, а с ними и киль: грудина стала плоской.

— Но если летуны не произошли от бегунов, то от кого же они произошли? Откуда вообще взялись птицы?

— Птицы произошли от пресмыкающихся.

— Как! Чтобы ползающий гад мог взлететь на воздух? Не может быть!

— Однако это так. Конечно и тут своя длинная история. Не гиганту же бронтозавру, в шестнадцать тысяч кило весом, подняться на воздух. Среди многочисленных «завров» были и маленькие, питавшиеся насекомыми и ходившие на задних лапах; передние их лапы постепенно превратились в крылья. У природы было маленькое колебание: какой выбрать летательный аппарат — крыло перепончатое или пернатое? Перо, как известно, победило. И вот родоначальником пернатых, первым оперившимся гадом считается ископаемый археоптерикс — первоптица, или птица-ящер. Летун он был плохой: слишком обременяло его наследие пресмыкающегося: недостаточно легкие кости, костяной зубатый клюв, длинный, в двадцать позвонков хвост, двойная голень и т. п. Он не столько летал, сколько планировал с деревьев, куда взбирался с помощью когтей, сохранившихся у него на крыльях.

— Чтобы окончательно завоевать воздух, — продолжал я, — первой птице пришлось выполнить две задачи. Во-первых разгрузиться от лишней тяжести, прежде всего от тяжести скелета. Кости становятся тонкостенными, освобождаются от костного мозга, костяной клюв заменяется роговым, зубы как самые тяжелые из костей выбрасываются совсем, голень делается одиночной, хвост сокращается до восьми позвонков, сросшихся между собой. Одновременно идет и сокращение внутренних органов: желудок маленький, но сильный, приспособленный к мало объемистому, но питательному корму — зерну и насекомым, кишечник коротенький, мочевой пузырь совсем упразднен, — чтобы не таскать с собой мочи, жидкие выделения выбрасываются вместе с твердыми каждые восемь-десять минут, — вместо двух яичников — один левый. Второй задачей явилось уменьшение удельного веса. Высокая температура тела птицы дала ей возможность окружить себя тройным рядом резервуаров с нагретым воздухом: полые трубчатые кости, полые перья и наконец специальные подкожные воздушные мешки.

— Все это чудесно как сказка, — задумчиво отозвался Джон. — Но может быть тут и в самом деле есть доля фантазии. Как, например, можем мы доказать, что археоптерикс действительно является родоначальником современной птицы?

— Вопрос ваш, Джон, пришелся как нельзя более кстати, чтобы лишний раз убедиться, какую незаменимую услугу может оказать биогенетический закон в тех случаях, когда возникают сомнения, подобные вашим. Зародышевое и младенческое развитие данной особи повторяют родовое. Значит, если в роду современной птицы, хотя бы эму, имелся археоптерикс, то в портретной галлерее, какая развертывается перед нами в этапах развития зародыша, должен предстать и археоптерикс. Возьмите яйца эму в различных стадиях насиживания и смотрите. И что же? Вот он, археоптерикс, точка в точку: и зачатки зубов, и двойная голень, и ящеровый двадцатипозвоночный хвост, и даже когти на крыльях. Все это конечно исчезнет ко времени появления детеныша эму на свет. Но вот что любопытно: есть такая птичка «гао-синь», которая и на свет появляется с когтями на крыльях. Правда, у взрослой «гао-синь» этот отзвук ее далекого прошлого исчезает.

— А знаете ли, — вдруг спохватился Джон, — ведь мы уже почти дома. Что значит увлечься наукой! Не заметили, как доехали… Пришпорьте коня, и ночевать будем у нас на ферме.

Когда на другой день по приезде на ферму мы с Джоном вышли к завтраку, навстречу мне поднялся из-за стола высокий молодой человек, рыжеволосый, с ясным открытым взглядом голубых глаз.