Юрий Черниченко - Хлеб

Особая статья — добывание кормов. Даже при чудесных урожаях колхоз имени Крупской не имел устойчивой кормовой базы. Но тут уже дело в причинах субъективных, в волевых решениях, не имеющих отношения ни к природно-экономическим условиям, ни к мастерству председателя. И если хорошие почвы и климат, достаток людей, техники, дельное управление хозяйством — это двигатели экономики хутора Железного, то волевые решения — тормоза, значительно сдержавшие развитие и этой артели, и всего сельского хозяйства Кубани. Но о том позже.

Возвращались домой мы с Николаем Афанасьевичем затемно, Гордеевна кормила нас, приправляя ужин хуторскими новостями. Продолжая старую игру, Николай Афанасьевич поминал какого-нибудь деда Деркуна, будто игравшего кувалдой и клиньями у здорового пенька, и Гордевнушка сердилась в строгом соответствии с правилами. В дождливые ночи Николай Афанасьевич уезжал повидаться с Марией, и тогда уж ничто не мешало старушке поговорить о ее Колечке. Она рассказала, как зимой его свалил проклятый радикулит. Неделю пластом лежал, пока она втихомолку не послала племянника за Марией и та калеными кирпичами да ласковостью не подняла его на ноги. Узнал я, что это Гордевнушке хутор Железный обязан тем, что Неудачный до сих пор председателем. Райком задумал перевести Колечку в какой-то отстающий колхоз, а она не побоялась, достала бордовую шаль (старинная шаль, свадебный подарок супруга, была мне тут же показана) и поехала к самому Пахомову. С Пахомовым они давние знакомые, он велел ей утереть слезы и сказал, что все образуется… Ради исторической истины нужно заметить: об опасности Гордеевна узнала после того, как бюро райкома за отказ расстаться с колхозом имени Крупской объявило Неудачному выговор.

Узнал бы я много больше, если б не тот же недуг, что и у ростовского ученого: глаза слипались…

У Неудачного частенько бывали дела в районе, и он брал меня с собой в Усть-Лабинск.

Многолюдный, пропитанный солнцем, утопающий в садах Усть-Лабинск — типичнейший среди городов южной России. Как и его ровесники, лежащие на берегах Кубани, Лабы и Терека, он вырос из казачьей станицы и унаследовал от нее некоторую медлительность жизни, всепроникающий дух жареных семечек и знание всеми всех.

Промышленность в южных городках невелика, никак не по населению. Став городами, былые станицы не торопились порвать с сельским укладом: до последних лет здесь почти каждый рабочий и служащий получал участок земли для огорода и кукурузы, почти в каждом дворе держали корову, свинью, стадо гусей, два-три выводка уток. Поэтому разговоры о дожде, о сенокосе, о добродетелях и пороках городских пастухов можно было слышать и в кабинетах райфо, и в потребсоюзе, и даже в отделении милиции.

Сложился круг хозяйственных обычаев. Город делился на секторы, каждый из них формировал свое стадо, коровьими делами заправлял выборочный комитет. Председатель комитета имел в подчинении пастуха, иногда особого бычатника (до победы искусственного осеменения), договаривался с ближним колхозом о выпасах. У отца одного журналиста-кубанца до сих пор хранится печать с надписью «Председатель коровьего стада».

За известную плату колхоз выделял для гурта одну-две клетки, обычно эту землю засевали люцерной и злаковыми травами, используя частью как пастбище, частью — как сенокос. Хозяйки обязывались продать в счет колхоза центнер-другой молока в год, шло оно для детских учреждений, больниц, родильных домов. Нужно сказать, что вся трава в закустаренных поймах рек, в лесополосах, на обочинах и межах исправнейшим образом выкашивалась. Городок, считавший гурты на тысячи голов, был крупным производителем молока и мяса, кормил себя сам и немало поставлял на рынки.

В гостинице Лабинска до сих пор висит любопытное объявление:

Известное стирание грани между венцом создания и бессловесной тварью — память о поре, когда двор гостиницы перед базарным днем бывал полным-полнехонек. Запрещение держать личный скот привело на этот двор тишину, а базары…

— Та нехай они сказятся, такие базары, глаза б их не видели! Семечек только и купишь, да, может, грузин мандаринов привезет. Вот годов семь назад были базары — да… Заходишь в ворота, слева худобу продают. Тут и мычит, и мекает, петухи кричат, гуси тебя щиплют — покупай! А молочный ряд! Господи боже ж мой, и сладкое молоко, и кисляк, и ряженка румяная, и брынза, и сметана — ножом ее режь, и масло в капустном листе. Хотишь — тут кушай с булочкой, хотишь — до дому неси. И дешево, сказать — не поверите: рублей восемь кило говядины, на старые деньги, конечно. А каких фруктов, каких помидоров, и синеньких, а сколько вина осенью! Пройдешь только по ряду, напробуешься — и потекла «Кубань, ты наша родина»… Та что, не правда, скажете?

Правда. Скупка коров помогла навести чистоту на заросших спорышом улицах, но превратила городок из производителя молока и мяса в потребителя. Еще полбеды, если б изъятие личного скота подняло производство животноводческих продуктов в общественном секторе. Но краевые организации не сумели использовать громадное пополнение колхозных и совхозных гуртов. И это уж, несомненно, крупный экономический провал.

Теперь надуманные ограничения сняты. Но нужно время, нужна помощь рабочим, служащим, колхозникам, чтоб стереть следы глупейшей авантюры.

В лето шестьдесят третьего Усть-Лабинск был уже полностью свободен от забот о скоте и огородах. Тем многолюднее стало на улице.

Замечательное это явление, улица южного городка! Она одновременно и клуб, и форум, и салон мод, она — общественное место, где проходит лучшая часть жизни. Без тенистой улицы своей городок не жив, как не живы Краков без кавярни, Париж без бистро. Яркая, насмешливая, пижонистая и в общем-то миролюбивая, веселая толпа балакает, гуторит, говорит (в зависимости от того, кем некогда основана станица), в ней смешаны поколения, интересы, вкусы, рядом с «болоньями» и «джинсами» еще увидишь полнометражные клеши, панбархатные платья, широконосые бежевые полуботинки, кепки-восьмиклинки почти без козырька. В разговорах касаются всего, но тема собственного житья-бытья остается главной. И поскольку из хозяйства остался только садочек, а летом положено думать о зиме, то понятно внимание, уделяемое консервной крышечке.

— А вы сколько банок жерделей закрутили?

— Та что там — «закрутили»… Только полсотни крышечек достали, да кум, спасибо, прислал из Крымска тридцать штук. Не разбежишься. Надо ж и на виноград оставить, и слива сей год рясная. А у вас как?

— А мы из Сухуми привезли сразу две сотни, пока еще крутим.