Илья Эренбург - Лик войны

В своей автобиографии И. Эренбург пишет: «Октября, которого так долго ждал, как многие, я yе узнал»… Это честно сказано. Писатель его не узнал в 1917 г., едва ли в чем подвинулся и посейчас. Великие события революции и предшествующей войны не прояснили горизонтов романиста. Оком интеллигента рассматривает он происходящее вне его, интересуясь больше всего тем, какое это произведет действие в нем самом. Право же, не мешает начать с финала книги, чтобы сразу оценить ее букет. «И, говоря откровенно, наплевать. Je m’en fiche», — так заканчивает автор. Когда-то в этом видели некий романтизм; сейчас этот обветшалый наряд непригож, как рубище беспризорного.

« Лик войны» — это записки из империалистической бойни. Разрозненные новеллы, объединенные в одну книгу. Заметки сделаны опытною, одаренною рукою. Местами взволнованная художественность захватывает читателя и рождает настроение. Отдельные главы совсем хороши. Окрашенные грустью, они вызывают в памяти скорбные 1915–1916 гг. Эти главы для нас освещены еще некоей экзотикой: сенегальцы, аннамиты, с их примитивизмом и тоскливою участью обреченных, еще больше заостряют печаль. Записная книжка военного корреспондента сближается с кино-фильмою, а отдельные листы записей — с отдельными кадрами. Как здесь, так и там удачное чередуется с неудачным и много лишнего. Если бы автор вырезал и почистил свои заметки раньше, чем их компановать в томик « Лик войны», книга выиграла бы несомненно, потому что в ней имеются неоспоримо-интересные страницы. Война создается из исторических решений и ткется из мелочей обихода. Первое — пружина войны, движущие ее силы — этого не дано понять Эренбургу. Он тщится философствоватьо жестокости машин, видя в их роковой бездушности чуть ли не историческую судьбу. «Говорят, что всеми нами управляют всесильные люди — Вильгельм, Ллойд Джордж, Жоффр, дипломаты, владельцы орудийных заводов, полководцы, биржевик. Если бы это было так… ведь они все же люди, и у них у всех под левым карманом жилета бьется одинаковое сердце»… Вступающий у нас в пионерский отряд малыш, еще раньше чем он научился владеть носовым платком, тонко улыбнется на невзыскательную болтовню об «одинаковом сердце». Нет, в этой части Эренбург наивен. Зато в сфере военно-бытовых записей он мастерски ловок. Мелкие штрихи складывает в рисунок и пестрые нити сплетает в ткань. Эренбург острым глазом замечает здесь и там след, и пустую лачугу, и трепет руки. Из незначащих пустяков рождается жанр, намек вызывает образ, мелькнувшая тень — острое переживание. У Эренбурга путь художника. Напрасно он представил свои записки как «дурные любительскиефотографии». Это скорее этюды к художественной завершенности. Но только для этой последней надо понимать сущее, а Эренбург не понимает. Он не постиг нашей действительности, ни революции, как не понимал движущих сил империалистической войны. Только любитель «сомнительного резонерства» мог написать такое предисловие «от автора». Эренбург не понимает различия между войной империалистической, войною гражданской, войнами революционными. Он не искушен в диалектике. Для него всякая война попрана филистерскою моралью « молодого филолога»… «Я не могу убивать. Это грех. Против кого, против чего?»… Это свое роковое непонимание автор сугубо подчеркивает в главе «Трусость и храбрость». Надо же понять, что дезертирство из рядов буржуазных дивизий это доблесть, а измена в полках Красной армии — самый похабный позор. А Эренбург описывает нам набившие оскомину «немецкие зверства». Право же, это наивно.

Книга « Лик войны» — это записки корреспондента. Переплетенные в одну обложку разрозненные впечатления. Не больше. С этого угла зрения они никак не могут итти в сравнение ни с пламенными строками А. Барбюса (« В огне»), ни с монументальными полотнами Л. Войтоловского (« По следам войны»). Барбюс и Войтоловский вооружены пониманием классовых отношений. Потому их записи спаяны воедино, обрамлены целостностью, завершенностью. Солдаты, офицеры, снаряжение, стратегический план, жестокость, бестолочь там перевиты взаимодействием и органически слиты в единую композицию. Наоборот, у Эренбурга отдельные элементы войны разъяты, как плоскости на полотнах Пабло Пикассо. Не зря же сам автор видит в «странных планах войны» сходство с мистическими рисунками названного художника. Но Пикассо кубистского периода — а именно этот период привлекает Эренбург — художник распада, геометрического схематизма, полного скепсиса. Такое настроение было понятно накануне эпохи войны и революций в обстановке политического и культурного застоя. Но сейчас смаковать предвоенные настроения — это значит твердить зады, плестись в хвосте давнишне-мещанских переживаний.

Мы отметили несомненный дар автора книги в изображении отдельных черт батального быта. Но и здесь поражает зияющая прореха: в книге о войне не нашлось совсем места отображению офицерско-солдатских отношений. Если ограничиться записками Эренбурга, то должно сложиться впечатление, будто командный состав антантовских армий — ангелоподобные, бесплотные существа. Их нет! Солдаты их совсем не чувствуют. А для вящшей убедительности сам Эренбург торжественно вводит нас в ослепительный вагон-ресторан, где рядом восседают «все вместе за столиками — от дивизионного генерала до нашего кашевара Буду»… Подумаешь, какая буколическая трогательность! А почему писатель нам не рассказал, как этот самый дивизионный генерал вел себя на заседании военно-полевого суда. В своей автобиографии Эренбург пишет: «Мне кажется что сделать вещь честно — хорошо». Мы тоже так думаем. Но в таком случае зачем клеветать? Зачем передавать каламбур, будто «под словом советсенегальцы понимали отпуск на родину»…

Зачем глава «Религия» открывается сомнительным сообщением о распределении икон в рабочем батальоне?..

Углубленный в свои ограниченные собою переживания, индивидуалист Эренбург носится из страны в страну, одинокий, обещающий и скептический. Каков его путь? Чего в нем больше: наивности или цинизма, скепсиса или самообмана?..

Эта книга написана давно (большинство записей сделаны в 1915–1916 гг.). Написана она плохо: в ней много невзыскательного лиризма и сомнительного резонерства. Но не следует видеть в ней «искусство». Это отчет современника. Дурная живопись непереносима. Дурные «любительские» фотографии могут пригодиться, тем более когда это — съемки злых дел и темных мест.