Борис Акунин - Любовь к истории (сетевая версия) ч.2

Ирина Евтеева ни на кого не похожа и никому не подражает — это для российского кинематографа, обреченно семенящего за Голливудом, уже почти невероятно. Она создает новый вид визуального искусства, совмещающего кино с живописью. Каждая секунда — праздник.

Да что я вам буду про вкус халвы рассказывать. Вот два кадра из «Маленьких трагедий», сейчас вы сами поймете.

Внимание. Те, кто этого не видел, сейчас испытают шок — как я в онфлёрском кинозале.

«Скупой рыцарь». При дворе Герцога.

Я даже не хочу знать, как это делается технически. Волшебство, оно и есть волшебство, в его механику лично мне вникать необязательно.

О грустном. Пытался я найти в магазинах предыдущие фильмы Ирины Евтеевой. Нету. А был ведь «Демон» по Лермонтову и еще какой-то «Петербург».

Судя по этому кадру, «Петербург» не хуже «Маленьких трагедий»

Ёлки-палки, ну почему?! (Вы ведь поняли, о чем я.)

brainfucker_11

Это всё есть на rutracker.org. Конечно, не слишком б-гоугодный ресурс, с точки зрения автора журнала, но раз уж в магазинах ничего нет…

demonid

Не знаю, мне кажется, здесь только картинки красивые, хочется большего, какой-то более оригинальной эстетики, да и вообще чего-то большего помимо внешней стороны. Вот например "Видок" действительно оригинально снят.

А мне из нынешних российских режиссеров самым сильным и талантливым видится Алексей Балабанов, в том числе и его последняя работа "Кочегар"(хоть и мрачная). Вот у него действительно свой мир и своя эстетика, ни с кем не спутаешь. И у него всегда есть продуманный сюжет, действие. Его фильм "Замок", считаю, вообще лучшая и самая точная экранизация Кафки.

22.03.2011

Поскольку я сам без конца выдумываю людей и сюжеты, которых никогда не было, и выдаю эту фикцию за исторические романы, во мне глубоко укоренено иррациональное недоверие ко всем произведениям искусства, изображающим персонажей и события прошлого. Гляжу я, скажем, на картину, где генерал Раевский ведет в героическую атаку своих малолетних сыновей,

и говорю себе: «Всё брехня. И сыновей в атаку не вел, и вообще бой наверняка выглядел совершенно иначе». Это еще ладно. Но у меня бывает, что я смотрю на хрестоматийный портрет Пушкина и ловлю себя на мысли: а вдруг Александра Сергеевича придумали учителя литературы? То есть я, конечно, знаю, что Пушкин существовал на самом деле, но видел-то его Кипренский, не я, а где он сейчас, тот Кипренский и правдиво ли изобразил поэта?

Другое дело — фотографии. Вот люди, снятые беспристрастной, лишенной воображения фотокамерой, они точно существовали. Поэтому все, кто жил в дофотографическую эпоху — Шекспир, Ломоносов, Моцарт, Пушкин с Лермонтовым — в моем восприятии полумифичны. В отличие от Бальзака, Гоголя, Тургенева и последующих классиков, чья реальность подтверждается фотоснимком или дагерротипом.

Как вы уже догадались, я очень люблю старинные фотографии. Они меня просто завораживают. У меня возникает ощущение, что каким-то чудом я подглядел в замочную скважину времени и увидел навсегда канувший мир таким, каким он был на самом деле. А от этого всего один шаг до не столь уж фантастической гипотезы: если минувшее может сохраняться на картинке, быть может, оно вообще не исчезает ? Что если люди, которых больше нет, где-то все-таки существуют? На снимке ведь они остались.

Недавно мне подарили календарь с фотографиями Москвы времен «Азазеля». Чем-то они меня разбередили. Была в них какая-то нехорошая, пугающая тайна. Я долго не мог понять, что меня так растревожило.

А потом сообразил — и ахнул.

На улицах не было людей! Город остался, а населявшие его жители исчезли — будто после смерти утащили на тот свет и свои отражения.

Потом, конечно, я понял, в чем дело. Выдержка на тогдашних несовершенных камерах была очень длинной. Прохожие и движущиеся экипажи просто не успевали запечатлеться в кадре. На некоторых снимках, если приглядеться, можно разобрать смутные тени — это кто-то ненадолго остановился, или извозчик высаживает седока. В результате получилась мистическая Москва, населенная призраками прежних москвичей.

Я стараюсь не пропускать ни одной выставки фотографий девятнадцатого века. Чем снимок старинней, тем он мне интересней. Но болваны-фотографы в основном запечатлевали нотр-дамы, колизеи и кремли, которые с тех пор не особенно изменились, современников же снимали мало, потому что те вертелись, моргали, и портреты получались смазанными. Фотографы того времени не знали, что на свете нет ничего интересней живых людей.

Посмотрите, например, на этого дедушку:

История сохранила его имя: Конрад Хейер (1749–1856), но можете считать, что это никто и звать его никак. Подвигов этот старичок не совершил, ничем не прославился. Зато он — самый (извините за неуклюжее слово) раннерожденный житель Земли, чье документальное изображение до нас дошло. Конрад Хейер, снятый здесь в столетнем возрасте, появился на свет в тысяча семьсот сорок девятом году ! Это год, когда — только вообразите — был еще жив Иоганн Себастьян Бах! Благодаря мутному портрету человека из 1749 года и Бах, и всё, что существовало в ту отдаленную эпоху, будто легитимизируется, доказывает свою подлинность. Во всяком случае, для меня.

А среди старых фотографий я больше всего люблю те, которые похожи на хокку. Лучшие из японских трехстиший раскрывают свой смысл не сразу, требуют некоего дополнительного знания. Например, однажды я взял и выудил толстенный двухтомный роман из крошечного стихотворения Тиё:

Если не знать подоплеки — белиберда. Пожмешь плечами, перелистнешь страницу.

Подоплека: Хокку посвящено смерти маленького сына поэтессы, которая после этого стала монахиней