Герберт Уэллс - Утро богов

Думаю, что строители священного города, венчающего дикий утес, вольно или невольно стремились воссоздать облик светлого Олимпа. Каковы же должны быть красота и роскошь жилища бессмертных, если даже его земное подобие переполняет душу несравнимым блаженством! Вот поднимаемся мы, проходя величавые ряды колонн, под потолками, представляющими звездное небо; по правую руку оставляем за собой могучую башню, на которой в храме-ларце живет богиня Ника, лишенная крыльев, чтобы никуда не унесла победную славу афинян… Наверху щедрое солнце раскаляет выбеленные плиты, ветер с недалеких гор теребит кустики травы, пробившиеся в трещинах. Над руинами старого своего храма, сожженного персами, сверкающая и страшная Воительница, двадцати локтей росту от пят до гребня на шлеме, устремляет гордый взор в морское безбрежье, точно выглядывает вражеский флот. Явственно представляю себе, как бы это копье, пущенное бронзовой рукою через весь залив, проломило насквозь палубы и днище боевой триеры…

Однако главное чудо впереди. Раздвигается ограда прекраснейших в мире колонн, словно девы-великанши в белоснежных пеплосах стройно расходятся, открывая путь к престолу своей госпожи. Новая ипостась богини-покровительницы города, еще выше и царственнее, глазами-алмазами спокойно глядит поверх морей и земель. Правильность ее черт поражает: кажется, встретив на улице девушку с таким лицом, я бы скорее оцепенел, чем залюбовался… О да, она, без спору, божественна, с ручной золотой Победой на ладони, с укрощенным змеем — главою темных подземных сил, ныне стоящим навытяжку, как верный пес, под сенью десятилоктевого щита: и даже толстокожий Ликон, не склонный к сильным чувствам, истово преклоняет колено, и пот катится по его бычьему лбу. (Хотя вполне возможно, что его просто ошарашила только что узнанная цена статуи: одного золота пошло чуть ли не пятьдесят талантов!..) Но мне даже в святилище грозной Девы вспомнилась Та, Другая, с теплым взглядом и нежной душой, также владеющая непобедимым оружием, но более любезная и богам, и людям…

…Быть может, эти крамольные мысли и послужили причиной всех наших последующих бед. Боги ревнивы.

Мы увидели Ее в храме, посвященном небесному воплощению Любви. Сделанная ваятелем, о котором уже при жизни говорили, что равных ему нет в эллинских землях, в ожидании нашего посольства стояла Она на небольшом постаменте, и люди толпами валили со всех Афин, радуя жрецов обильными приношениями. Я видел, как к Ней подносили детей; как девушки робко дотрагивались до края Ее легкой мраморной одежды, прося себе счастливой любви; как слеза катилась по иссеченному шрамами лицу старого воина, впервые взглянувшего Ей в глаза. Нет, не талантами жаркого золота, не слоновой костью, не ростом богатырским брала Она — но дивной соразмерностью форм, ласковой простотой нагого, округлого мрамора.

Улучив мгновение, я подошел вплотную… Она смотрела на меня, чуть подняв углы губ, так что ямочки обозначились на полных, немного детских щеках; смотрела, не улыбаясь открыто, но давая понять, что мы с Ней приобщены к некой тайне и можем подсмеиваться над другими, профанами… На каждого ли, кто ведет с Ней разговор наедине, так Она смотрит? Одного роста с моею Мириной, скорее желанная, чем вызывающая трепет, изогнув безупречный торс и приподняв крепкие небольшие груди, все явственнее улыбалась мне Афродита. Рука ее избрала опорой рулевое весло, поскольку эта Любовь хранила корабли.

Меня отвлекли удары и хриплая брань. В углу рабы сколачивали длинный ящик из горбылей, а Ликон вконец осип, выторговывая какие-то оболы за перевозку — точно деньги были его, а не Парфенокла.

Статую покровительницы нашего полиса, заказанную афинскому мастеру, провожали достойные и знаменитые граждане. Сам архонт-василевс, лысый пышнобородый старец, вместе со старшим жрецом храма передал Ее Ликону. Рядом стоял скульптор — маленький, взъерошенный, дочерна загорелый, даже ради торжества не снявший грубую рабочую эксомиду. Я исподтишка разглядывал его и думал: неужели имя этого человека гремит на весь эллинский мир? Да любой плотник на наших верфях выглядит внушительнее! Но вот, когда статую уже укладывали в ящик, на мягкое соломенное ложе, мастер неуловимым движением коснулся Ее лица, прощаясь, пробежал кончиками пальцев по губам, по нежной шее, лицо его страдальчески дрогнуло… и я понял, что ему открыта суть вещей и чувства его остры, как ни у одного из смертных.

Итак, в повозке с высокими бортами, под охраной, мы благополучно доставили нашу богиню в порт и погрузили на судно Пикона. Столь же безмятежными были и наше отплытие, и первые дни плавания. Но, должно быть, и в самом деле афинская Дева с подоблачного своего утеса видит все морские пути… Погода благоприятствовала нам в Боспоре Фракийском, оба корабля, подхваченные попутным ветром, резко прошли мимо торгового города Византия и собирались уже углубиться в просторы родного Понта, когда среди ясного дня налетела на нас буря.

Ликоновы матросы замешкались, убирая парус; шквал будто клещами ухватил судно и поволок его к зловещим Кианеям. Говорят, некогда скалы эти двигались, как живые, и шумно сталкивались, губя зазевавшихся мореходов; но и доныне, застывшие, враждебны они судам. Рули были сломаны, днище пробито подводным камнем. В ужасной темноте, в тучах водяной пыли сумел я подвести свою триеру к гибнущему кораблю и перегрузить драгоценнейшее наше достояние… Сердце мое чуть не разорвалось, когда ящик со статуей повис меж двух пляшущих бортов, над кипением бездны, и матрос с той стороны выпустил мокрую веревку…

Ликон просто визжал, умоляя перетащить его первым, но я был неумолим и сначала забрал команду — как-никак, эти люди кое-что умели и могли пригодиться в море… Однако, при всех стараниях, мы потеряли трех гребцов, и эта жертва, надо полагать, на время умилостивила разгневанное божество. Но только на время. Тяжким было наше плавание, и я едва удержался от стона, когда сегодня утром дозорный на носу закричал, что видит землю.

С неслабеющим удивлением смотрю я на наш берег… Сплошные лиловые горы, тронутые зеленью трав и желтизною цветущего дрока. Глухая стена. Кто скажет, что между перекрывающими друг друга обрывами — начало извилистого прохода в огромную, глубоко вклиненную бухту? Недаром английский флот году в восемнадцатом проглядел здесь стоянку наших кораблей. Воистину, лучшее место для базы подводных лодок и пограничных сторожевиков.

Сразу после снятия с бочки случилась маленькая накладка с двигателистами: не выходило левое крыло. То есть они его в конце концов выпустили, но у меня уже душа была не на месте. Я приказал сделать длинную запись в журнале и доложить. Потом на всякий случай решил сам обойти корабль. Со дня на день должен был прибыть с инспекторским смотром начальник погранвойск округа; комбриг гонял нас нещадно и наказывал за малейшую неисправность.