Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6518 ( № 30 2015)

Люблю ли я Сурикова? Ну какой толк говорить: я люблю кислород, воздух, которым дышу? А если не люблю, значит, просто не существую.

Думается, что Суриков – такая же эпоха в русской живописи, как Пушкин в литературе или Шаляпин в театре. И, очевидно, никакой человек, воспитанный в русской культуре, не представляет себя вне связи с творчеством этих гениальных вдохновителей.

Многие художники обращались к русской истории, но мне кажется, что Суриков в этом обращении – явление совершенно особое. Через творчество Сурикова становится понятно, что исторические картины таких, например, выдающихся живописцев, как Васнецов или Репин, – это, пусть высококлассная, но все же только иллюстрация к ис­тории.

Суриков не иллюстрирует историю, он ее как бы заново воссоздаёт. И в этом потрясающая сила его таланта. Творчество Сурикова возникает из глубочайшего перевоплощения. Не просто изображение того или иного персонажа – художник, как великий актёр, умеет на холсте зажить жизнью созданного им образа, а значит, и всей картины в целом.

Это поразительное проникновение во время, в характеры, безошибочное ощущение исторического пространства.

Репин, желая потрясти зрителя трагичностью убийства Иваном Грозным своего сына, заливает холст потоками крови. Самое страшное уже произошло, мгновение остановлено, время не движется. Ужасающее зрелище скорее отвращает зрителя, чем вызывает сострадание. Зритель не может представить себя соучастником происходящего – только невольным свидетелем.

В суриковском «Утре стрелецкой казни» крови нет, она ещё не пролита. Но мы присутствуем при страшной трагедии, ужасающей. Мгновение не остановлено, время течёт через возникшее перед нами изображение, бередит нашу фантазию, во­влекает в происходящее. И мы становимся не просто свидетелями какого-то исторического события, но вдруг являемся как бы его участниками.

Необыкновенна и одновременно обыденна фигура молодого царя – Петра. Это единственный и неповторимый образ в искусстве о Петре Великом.

В живописи (Серов, Ге) царь Пётр – всегда главное действующее лицо, всегда на первом плане. В литературе то же самое: «Медный всадник» у Пушкина, у А. Толстого совсем однозначно – «Пётр Первый». А у Сурикова он на заднем плане. И можно, если не знать достаточно хорошо историю, вообще не увидеть, что этот всадник – Пётр.

Суриков никогда не «творит кумира». Происходит огромная народная трагедия. Суриковский Пётр – часть этого народа, и мы, зная, что этот всадник на заднем плане – молодой царь, понимаем, через какие людские страдания, через какую народную трагедию он прошёл, прежде чем «Россию поднял на дыбы».

Суриков не только живописец, не только актёр, дарящий нам безмерное богатство индивидуальных образов. Он привлекает себе на помощь все искусства. И, как ни странно, звук. Всматриваясь в живописное полотно «Утро стрелецкой казни», начинаешь слышать колокольные перезвоны, глухой говор толпы, и сразу – тишину, гробовое молчание вокруг фигуры Петра, там, в глубине, где торчат бревна – виселицы между зубцами Кремлёвской стены. Осознаём мы это или нет, но это эффект нашего соучастия в происходящем на полотне, это наше воображение, но ведь благодаря Сурикову – музыканту, композитору. Это наши эмоции воссоздают внутри нас это звучание.

А какой Суриков режиссёр! Как организована толпа, как точно выстроены мизансцены! Даже с точки зрения кинематографа: внутрикадровый монтаж, выверенное сочетание крупных, средних, общих планов, подчиняющих нас единственно верному восприятию авторского замысла.

Неожиданное развитие, завершающий итог получает петровская тема в картине Сурикова «Меншиков в Берёзове». Ближайший сподвижник Петра, человек из народа, ставший рядом с царём, предстаёт перед нами опальным, развенчанным, обречённым. И то, что Суриков окружает его детьми, дочерьми, усугубляет безвыходность отчаяния самого Меньшикова. Приём тот же, что и в «Утре стрелецкой казни». Только на месте безымянного стрельца – «полудержавный властелин». И снова время течёт через картину, оживляя прошлое, констатируя настоящее, предвещая будущее. Так народная трагедия фокусируется Суриковым в трагедии личной. Человек, жизнь человеческого духа – вот что занимает художника прежде всего.

Композиционная группа Меншикова с дочерьми могла бы очень органично вписаться в картину «Утро стрелецкой казни». Такова для сподвижника Петра расплата за содеянное, за пролитую народную кровь. Таков промысел Божий, угаданный и воплощённый Суриковым. Мощное поэтическое обобщение, равное пушкинскому в «Борисе Годунове». А мы помним, что в роли Бориса Шаляпин потрясал публику.

Теги:литература , литературный процесс

ПОЭЗИЯ

Владимир Артюх. Стихи к другу. Стихотворения. - М.: ИПО "У Никитских ворот", 2015. – 78 с. – 500 экз.

Книга Владимира Ар­тюха показывает нам интересного и самобытного поэта на самом пике его творчества. Хоть она и невелика по объёму, но очень насыщенна эмоцио­нально.

Лирический герой Артюха классически одинок, отчасти узнаваем, но за ним какая-то особая интонация, в чём-то скромная, но иногда остро пронзительная:

Передо мной тетрадь, компьютер,

Машинка древняя «Москва».

Гудит троллейбус, словно скутер,

И рвёт в клочки мои слова.

Его образный ряд состоит, казалось бы, из вполне обычных элементов, но сплетает он их со вкусом, с чувством. Создаёт неспешные словесные кружева, больше боясь ошибиться в каждом движении, чем недобрать читательского внимания. Поэзия для Артюха – это материал строительства собственной судьбы, и, судя по всему, общий её силуэт уже вполне различим.

ПРОЗА

Лев Белый. Это и есть ты. – М.: «Э.Р.А.», 2015. – 256 с. – 300 экз.

Жизнь порой строит более невероятные сюжеты, чем фантазия любого автора. С этой точки зрения, за жизненность рассказанной ситуации можно скорее похвалить, нежели обвинить в приземлённости.

У Льва Белого получилось, закрутив самый невероятный сюжет, сохранить жизненное правдоподобие повествования. Это удивительно, особенно для жанра, в котором живут и действуют орки, эльфы, гоблины, волшебники и прочие милые существа, перекочевавшие в воображение современного человека из глубины народных сказаний.

Пустив главного героя в выдуманный мир, автор не избавил его от рефлексии: оказалось, что все проблемы, все сложности, вообще всё, что с ним происходит, коренится вовсе не снаружи, а внутри. Мысль не нова, конечно, но попытка увязать в одно целое фантастику с психологическими построениями вызывает как минимум уважение. А сам текст крепко держит читателя неожиданными поворотами сюжета.